Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

3 апреля

Я снова принес дневник на работу. Я запрятал его сегодня под рубашку, и никто не заметил. Это всегда так! На работу можно внести что угодно, зато выносить можно лишь по бумажке, а без бумажки — только личные носильные вещи. Я подумал, что они все равно рано или поздно потребуют от меня этот дневник. Даже больше того! Я решил, что мне надо бороться! Они будут читать самые сокровенные мои мысли, подумал я, которые я никогда не хотел никому, кроме Лиды, показывать. Я решил, что нарочно не буду туда больше писать про себя, а буду указывать только на одни недостатки, которые существуют в нашем отделе. И тогда, я думаю, про эти недостатки они прочтут и вынесут их на обсуждение на общем профсоюзном, партийном и комсомольском собрании, как это бывает всегда. А может быть, как раз и не вынесут. Но если не вынесут, то есть они побоятся, то я сам потребую их обсуждения. И самый главный недостаток, который я у нас вижу, — это то, что в нашей группе сейчас совсем нет работы. В этом, конечно, сказывается плохое планирование. Мы с Ингой, как вы помните, из-за этого вначале чуть не рассорились. Я даже уже не хочу больше быть начальником! А еще мне кажется, что сам Марк Львович у нас намеренно занижает план. (Как видите, про один недостаток я уже написал.) Он говорит, что мы еще молодые, неопытные, что мы не справляемся, а на деле я, например, думаю про себя, что работаю не хуже, чем любой другой инженер, пусть даже он будет старше и у него больше опыта. А Марк Львович начальству втирает очки! Мы потому и работаем с прохладцей. Нам некуда торопиться. Мы можем, я думаю, работать более эффективно и плодотворно! (Пусть они теперь попробуют взять мой дневник. Они прочтут здесь всю правду, и тогда увидят, кто в нашем отделе действительно все понимает…)

Инга пришла сегодня довольная и веселая. Она сказала: «Уже весна. Я надела сегодня другое пальто. Вы заметили, как тепло на улице?» Она действительно пришла в каком-то желтом осеннем пальто. Она сказала: «Я надела другое пальто, чтобы меня в проходной они не узнали». И, почти как девочка, засмеялась.

Мы рассказали все Лиде. Лида тоже иногда улыбалась, пока мы ей наперебой говорили, и Инга все никак не могла успокоиться, она рассказывала, как здорово она от них убежала. А потом Лида сказала, что это все очень серьезно. «Вы доиграетесь, Гера, я вижу, со своим дневником. Не шутите с огнем. Вы сегодня опять принесли его сюда?» — спросила она, Я сказал, что принес. Лида сказала: «А вы больше туда ничего не написали?» Я сказал, что чуть-чуть написал. И надеюсь, что еще напишу. Лида сказала: «Покажите мне, пожалуйста, Гера, что вы там написали». И еще она сказала: «Спрячьте его, берегите и ничего, главное, больше туда не пишите, и никому не показывайте. Ведь вы все-таки на производстве, Гера. Вы уже не студент. Вы же не мальчик». Я сказал, немного колеблясь: «Вы меня простите, Лида… но мне… я не могу дать вам его почитать». И она, я видел, даже совсем на меня не обиделась, так она волновалась. А Инга сказала: «Там действительно написаны всякие разоблачительные вещи про наше начальство?» Я сказал: «Да». И в это время вошел Марк Львович. Он постоял около нас, глядя куда-то в сторону, и увидел, что мы, собравшись в кружок, разговариваем, но ничего не сказал, а просто, кажется, понюхал воздух. Потом он спросил: «Чем это пахнет?» Лида сказала: «Канифолью». Инга хихикнула. Я ничего не сказал. А он подошел ко мне и спросил: «Гера, мне сказали, что на вас записана в проходной какая-то плановая тетрадь с таблицами. Вы не могли бы дать ее мне почитать? Я могу, если хотите, переписать ее на себя. Пусть она числится за мной». Я растерялся, как бывает во сне при неожиданном повороте событий, и не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Мои мысли тоже остановились. И тут, краем глаза, я заметил, что Инга на меня смотрит. Она смотрела, я видел, с сожалением, со страхом, с надеждой и даже, кажется, с гордостью, и так напряженно, так упорно, как рыболов, наверное, смотрит на свой поплавок, когда у него клюет. «Ну, все… — подумал я. — Клюнула рыбка». Я сказал: «Нет, Марк Львович, она мне сейчас нужна самому». И он тогда сразу ушел.

Лида сказала: «Гера, вы поступили как мужчина». Я тоже чувствовал, что поступил как герой. У меня стало почему-то легко на душе. Инга сказала: «Но что теперь будет? Что же будет?» А через полчаса Y снова пришел. Я увидел, что он держит в руке требование на бланке, написанное на его имя первым отделом. Он сказал: «Вот, Гера, я попросил этот журнал через первый отдел. Можете почитать, проверьте. Теперь-то вы мне его отдадите?» Я покраснел, наверное, как ребенок. Действительно, в требовании было написано, что Марк Львовичу доверяется получить от меня вышеуказанную тетрадь. Инга стояла рядом и опять на меня глядела. Они с Лидой обе затаили дыхание. Уж лучше бы их здесь не было! Я чувствовал, что Инга ждала. Отдам я дневник или не отдам? Я сам не знал, что мне делать. Я впервые сталкивался с такой хорошо оформленной, подготовленной и официальной силой. Я сказал, почти механически повторяя то же самое, что я сказал в первый раз, чувствуя при этом, что, кажется, я совершаю ошибку: «Нет, Марк Львович. Он самому мне нужен». И Марк Львович снова, без единого слова, быстро ушел.

Инга сказала: «Молодец». А я видел, что мне нет никакой радости от ее одобрения. Я даже меньше стал думать в это время о ней. Мои собственные вопросы меня всего теперь занимали. А Лида сказала: «Наверное, Гера, вы поступили правильно. Но мне кажется все-таки, что вы поступили чуть-чуть как ребенок». Инга после таких слов печально на меня посмотрела. Она вообще в последнее время в лице часто менялась. Я тоже посмотрел на нее печально, Мы обменялись взглядами, и у меня на душе стало теплее. Я вынул тогда дневник и, совсем не скрываясь перед ними, сел писать. Инга сейчас глядит на меня с уважением. Девушки мне не мешают. А я почему-то предчувствую, что моя рука в последний раз так быстро скользит по этим страницам…

В тот же день, то есть третьего апреля, в лабораторию, где работает Гера, пришел сам начальник отдела. Он не стал, как Марк Львович, предъявлять никаких справок и не стал высказываться ни столь туманно, ни столь отвлеченно. Он подошел к Гере и прямо в лицо сказал ему, подставив ладонь: «Давайте». Он даже совсем не повысил голоса и не изменил тона. Гера вытащил из-под вольтметра свой дневник и, заранее чуть смущаясь, то есть, может быть, стыдясь перед Ингой, положил его в ждавшую раскрытую руку. Рука сразу пригнулась, и начальник, очевидно, невольна оценил вес тетрадки. «Пописываете? — сказал он. — Развлекаетесь?» Он еще сказал: «Делать вам нечего. Да еще в рабочее время…» Гера похолодел. Начальник отдела вышел, больше ничего не сказав, но именно эти его слова, которые показывали, что Гера теперь «впал в немилость», смягчили, наверное, отношение к нему Инги. Инга подошла к Гере и тихо-тихо что-то сказала. Потом они оба друг на друга понимающе и долго глядели. Потом она опять ему что-то сказала. И так несколько раз…