Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Как-то привели в гости еще в Питере одного московского фраера — Пашу Лунгина. Был полный дом гостей, и пробыл там Паша минуты четыре.

Две минуты он непонятно, за каким хером, снимал ботинки, а другие две минуты произносил приветствие:

— Ишь ты, картиночки. Ты чего такие плохие картиночки рисуешь? Потому что некрасивая что ли? Тебе что ли талантливой быть положено, раз некрасивая? А чего тогда картиночки плохие?

Вот так лихо по-московски завернул. Потом мне люди долго объясняли, что это у него такое агрессивное ухаживанье. Да понятно… Но и понятно, что ухаживает так — подлец. Забытое слово. Из пьес Розова…

Тут мне опять придется отвлечься.

Были когда-то пьесы Розова. В розовой стиляжьей юности моих родителей. А в моей — уже — только частые культурологические ссылки, на каких то, неведомых мне «розовских мальчиков», из ненависти к мещанству, порубивших мебельный гарнитур «Хельга» производства братской Финляндии — шашкой дедушки-буденовца. Захлебываясь от хохота и восторга перед собственным остроумием, критики поминали, Розова часто, в качестве эдакого мудака — объявившего войну полированным буфетам. Он был — лакомый кусочек. И что-то меня не убеждало. В общем, я взяла в библиотеке эту забытую пьесу про буфет и прочла. Вот ее содержание.

ИСТОРИЯ БУФЕТОФОБА

Действительно мальчик. В 9-м классе. Папа — главный инженер. На стенке — семейная реликвия — шашка дедушки-буденовца. Родители стоят в очереди на эту самую «Хельгу» и, как нормальные люди, ищут ходы к директору магазина. Пока что все понятно. В доме появляется старый друг отца. Дальше — обычный код — тех лет — (в пьесе — середина пятидесятых, а на дворе во время написания — наверное, начало шестидесятых.) Друг сообщает что он «семнадцать лет проработал на севере». Это тогда всюду — и у Володина в «Пяти вечерах» и у Анчарова, в «Балладе о МАЗах», все ПОЧЕМУ ТО на Север попилили. Теперь вот вернулись и ПОЧЕМУ ТО не могут прописаться. О чем и говорит этот друг. Обычная ситуация — без работы — не прописывают, без прописки — не берут на работу. Некоторые писали впрямую. Но Розов — не из храбрецов. Всем тогда и так все было ясно. «По умолчанию». А этот папа — он главный инженер. И он — может взять на работу и дать прописку. У него как раз освободилось место по специальности этого лагерника. Они там все какие-то технари. И он обещает ему помочь.

А потом звонит директор мебельного. К нему нашли ходы. И он говорит — чего надо. Надо — взять на это место его племянника, которому иначе грозит распределение. Куда-то в жопу. Надо взять его. И будет «Хельга». Немедленно. Папа с мамой соглашаются. Мальчику велят отвечать по телефону старому другу, что их нету дома. Мальчик пока что все это наблюдает — не вполне осознавая, как во сне. Пытается чего-то спрашивать, но его на хрен посылают. Но когда эту «Хельгу» привозят в дом, у него делается истерика, он хватает шашку и рубит буфет.

Вот такая история. Что-нибудь в ней непонятно, тебе, любезный мой читатель? Вот именно. Я уверена, что Розов писал ее, сидя не на «Хельге» сраной, а в роскошном антикварном кресле. Купленом на постановочные от прошлых пьес.

МОЖНО покупать буфеты — за деньги! За взятки! Можно покупать буфеты за минеты! За котлеты, билеты, кассеты, арбалеты, кабриолеты, шевролеты… но не за друзей же, блин! Даже, которые и не из лагеря. И я бы за этого истеричного мальчика с радостью отдала свою дочь.

И они не зря так часто поминали этих розовских мальчиков — эти Прогрессивные Борцы за Возрождение Подлости. Они строили свой — Новый Мир Имени Паши Лунгина. Где все как-то так запутано хитро, и вроде мы тут с Богом разговариваем, мы тут типа — гении и вообще пострадавшие от антисемитов… из хорошей московской семьи…

Помню как я реву на скамейке в Летнем саду, уговариваю своего Гастона — не идти художником на Пашино кино «Такси-Блюз» (прочла сценарий):

— Это подлый сценарий! Подлые Пашины комплексы! Он стравливает русского с евреем! Он стравливает джазиста с таксистом! Он — провокатор, потом тут ебнет, а он во Францию здриснет! Не ходи к нему! Нельзя!

Кто бы меня послушал… Кто меня когда слушает?

А розовский буфет я бы снова вернула на сцену. Переписать эту «фигу в кармане» про Север, и вперед! На буфет с дедовской шашкой!

Один друг мне сказал:

— Да ладно тебе. Чего базар-то разводить. У всех у нас эти «Хельги» стояли…

У нас не стояли. Деньги в доме водились — за то и поили-кормили полгорода. Папа покупал спирт у соседки — медсестры, огромные банки — в пол человечьего роста — стояли на кухне. Папа их разводил, и выходило, рупь за поллитру. А мама непрерывно на кухне жарила все тех же Куриц.

Кузьма теперь очень любит в своей культурологической прозе упоминать «Салон Вики и Миши Беломлинских». Он — де там никогда не бывал. Не удостоили!

Не бывал ты там — «нечаянно — случаянно». В крошечном Питере — не были знакомы. Редкий случай, но бывает. А попал бы хоть раз — увидел бы, что не Салон. В салонах — бывали, знаем. А у нас дома был — Притон. Еще дедовская традиция — бичи приходили, спившиеся старые моряки. ПРИТОН, что и было многократно зафиксировано в протоколе. Соседка давала показания:

— А что мне трудно? Не трудно. Я всегда встану, к окошечку подойду…, приходят то по-одному, а расходятся все — ПАРОЧКАМИ!

Какую-то мебель дед сделал. Который краснодеревщик. У них-то на Греческом вся мебель была самодельная. Красного дерева — ужасно строгая и красивая. И непонятный стиль — такая Директория — но без украшений совсем. Овальные зеркала… А нам он сделал ореховые два шкафа. Это я помню. Мне — детскую кровать из карельской березы.

Я с детства все это люблю — запах стружек, олифы, всякие волшебные предметы — рубанок и коловорот — дедушки, они же для счастья существуют, правда? У мальчиков — бабушки. А у нас — дедушки. И редко кто в моем поколении мог похвастаться полным набором. Повыбивало их. А нынче, как обидно, и живы они, да семьи подолгу не держаться, а разведенные дедушки — все равно, что убитые. Не участвуют. Растет маленькая Бедная девушка и нет у нее дедушки — откуда ж она получит тот самый, по дедушке Фрейду, идеал мужчины? Папаня то на работе день-деньской! По выходным — со товарищи…

Перед самым отъездом, помню, купили по случаю у знакомых, какую- то красивую мебель. Потом ее у нас купили по случаю наши друзья — Гаврильчики. Там было все разное — из разных эпох и стилей, но старинное. Это была уж настоящая мебель — дорогая.

И там все же были два одинаковых стула. А до этого всю жизнь — все стулья немножко разные. Всегда была горка — и туда бабушкины армянские родственники дарили хрусталь. Это было сокровище семьи и мое приданое. Все куда то нафиг исчезло… ладно — я сама — сокровище семьи и ее приданное.