Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

(голодной)?

А может и ничего, что он устроен так? Чтобы всех Своих-Наших немножко перетусовывать… Нет у меня на этот счет никакого мнения. Точно я знаю одно — хорошо сидеть на жопе — дома в Питере.

И ПУСТЬ ХОТЬ ВСЕ Б ТАМ РАЗОРВАЛО

ТОЛЬКО Б НЕ БЫЛО ВОЙНЫ!

По крайней мере, называйтесь уж вы — блестящие мальчики из редакций и вдумчивые мужчины, изучающие Тору, этим благородным — международным словом ЕВРЕЙ, а я буду — РУССКАЯ ЖИДОВКА. И приемлю это с радостью. Не с мистической мрачной покорностью, а с радостью, как истинный хасид. Знаете, хасид должен каждое утро поблагодарить Бога, за то, что тот не сотворил его гоем или женщиной. Вот так у них!

А я — каждое утро просыпаюсь и думаю:

«Я русская женщина в городе Питере в 2002-м году — вот счастье то!»

А потом гляжу в зеркало, вижу там эти кудри, похожие на птичье гнездо, под ними узкие черные глаза, и думаю:

«Ах, ты еще и жидовка? Отлично. Так даже и веселей!»

— Есть евреи, а есть пархатые жиды!

Это уже мой прадедушка — обойщик мебели из Парголова — столыпинское местожительство . До этого можно жить в центральных городах только врачам и аптекарям, которые из евреев, а Столыпин добавил еще купцов Первой гильдии и мастеров «Золотые руки» то есть ремесленников, удостоенных такого звание. Это уже смахивает на гринкарту по гениальности — на справку Мандельсмана.

Столыпин глядел в американскую сторону — все он хотел завести, как положено, и капитализм, и фермеров и гринкарты… Но было уже поздно — что-то спутали с этими гринкартами для племени, которое уже «Двести — вместе». Там в Америке — гринкарта по амнистии — через двадцать лет — автоматически.

Прадедушка СВОИХ не подтягивал. У него в мастерской работали двое: Николай Олонежский и Николай Путиловский, и собственный сын уговорил их устроить отцу-кровососу — капиталисту, забастовку.

По Солженицыну — надо было проклясть такого сына. Надо было… но, обычно, пока не ебнет — такое и в голову не приходит — проклинать родное дитя. Вон Бен Ладена проклял его папаша — до всего, но там, в магометанстве — это принято — чуть что проклинать или голову долой. А у нас — в «иудо-христианской» традиции меньше принято.

А когда ебнуло — то вышло, что вокруг полный трындец — всех купцов Первой гильди и мастеров «Золотые руки», (у них у всех — мастерские с наемными рабочими), хватают, потрошат, тащат в Чеку, а у прадеда — Охранная грамота… и вроде как опять сын — хороший?

А может и проклинал? До 37-го, когда дядю Наума случайно не тронули, мой дед убег, а всех остальных — забрали подчистую, златорукий прадедушка не дожил. И от семерых его детей (рожал пятнадцать, как все в том веке но восемь умерли в детстве — сегодня на земле остались три человечьих фасолины: я, моя дочка и моя сестра. Потомство одного из сыновей, Младшего брата — жидовского Иванушки.

А те другие, папины — местечковые-деревенские, они почти все выжили.

И СВОИХ тянули — чего ж тянуть через двести лет, спрашиваете? А чего ж не тянуть то, если их двести лет держали в эмигрантах?

Бабушка рассказывала:

— Я и до революции в Ленинграде бывала. Там в штетл, когда совсем голодно становилось, меня дяди брали на зиму поработать. У них были обувные магазины, два магазина в Гостином дворе. Наша мама была вдова и очень бедная, а они были богатые и брали меня…

— Продавщицей?

— Ну что ты? Меня ж нельзя было показывать никому! У меня правожительства не было. Я на складе работала…

Вот этот клан — мое фамилие — теперь распространился на две страны. Основная толпа вся тут. И все — русские, кто по Галахе, кто уж просто по жизни. Русские — из евреев…

А там — американские. Из русских…

А жиды? Те, у прадеда? Кого ОН так называл? Жадных? Шумных? Плохо говорящих по-русски? Или бедноту, шваль, шелупонь, которая потом бродила вдоль границ? НАРОД…

Он всегда на первый взгляд — дурной. На первый взгляд из дворца ли, из кабинета…

Как его любить? И выбора нет. Я уж не про евреев — про всех. Полезно конешно для любви к народу, попутешествовать в толпе с подушками, младенцами и запасом мыла на три года — тут ты быстро понимаешь, что, либо примешь его, либо сойдешь с ума от раздражения.

Но на самом деле, всегда можно выбрать из этой толпы кого-то классного, назначить его полномочным представителем народа и любить себе народ в лице этого представителя. Например — АРИНА РОДИОНОВНА. Опять же — ТЕВЬЕ-МОЛОЧНИК.

Одним словом, принять Дремлюгу — героя Пражской Весны, в качестве достойного представителя народа, я категорически отказывалась. А он так с Пражской Весны и числился: «Народ, поддержавший протест интеллигенции», то есть стоят себе, как положено — русская женщина с колясочкой, очкарик, евреи… и Дремлюга — Простой Рабочий Паренек!

К тому времени, когда мы познакомились — это была довольно гнусная буржуйская харя — домовладелец. Пара-тройка домов у него было в Джерси-Сити. Такой Карлсон из фильма ужасов с гноящимися глазами.

Я долго терпела. У нас душ — прямо на кухне — и прямо возле гостевого стола. Художники, который Саша Глезер привозил в Музей Русского Искусства, к нам всегда мыться ходили. Там в Джерси-Сити, за углом от нашей Первой улицы, Глезер организовал Музей Русского Искусства. Художников он селил прямо там, а горячей воды там не было — к нам ходили.

Туалет у нас — далеко по коридору, а душ прямо в лофте — нависает над пиршественным столом. Обычно глезеровские ребята приходят как в баню — с узелками, мы садимся выпивать, а они по одному ходят в эту кабинку.

В этот раз пришли правая рука Глезера — Боцман Волкогонов и его жена Викуля. Это я Волкогонова Боцманом дразню — потому что он плавал полжизни. Был специалистом по холодильным установкам. А теперь он арт-дилер. А Викуля вообще, еврейская Бедная девушка — балетмейстер. Из-за них все и вышло.

Пока Дремлюга просто рассказывал свою теорию, что евреи специально разводят в Америке негров, чтобы их руками уничтожить всех белых людей, (это его идея- фикс и он пишет об этом книгу), я терпела. Сидела себе в соседней комнатке и рисовала птичек. Я опять сдалась в текстиль, брала работу у одной старой армянки, не сильно напрягалась, но что-то все ж зарабатывала.

Но когда Викуля вышла из душа, и туда зашел Волкогонов, а Дремлюга вдруг как заорет:

— Хули ты ссышь в душе!?! Тут люди едят!

Терпение мое лопнуло. Да в этом душе, ясное дело, ВСЕ ссут. И всегда! Никто этого не замечает. Четко по Чехову: «… а тот, кто это заметил…» А этот вишь унюхал! Тоже мне, Благородная Воспитанница Смольного, хуев Гренуй!

В общем, я выскочила из своей каморочки и орала на него долго. Я не требовала, чтоб он ушел, — я вообще за всю жизнь выгнала из дома только одного человека.