Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Я в Дублине встретил

Прелестную Молли.

Тележку катила она пред собой.

Она продавала нам свежую рыбу.

«Живые улитки!» — кричала она…

…Там, откуда мы были родом — все опять встали на межу.

— За межу!

Сжатые сухие губы. Старый «калашников»…

— Сдохнут, не дождутся!

А мы — вот тут все вместе. Мы — художники. У нас шашлыки и нам весело.

— Панимаэшь, он так любил эту бабу, что приезжал к ней каждое утро под окно, он приезжал и пел песни. Лошадь под ним была такая старая, что спина ее напоминала продавленную раскладушку…

Это рассказывает художник чечен. Учился у нас в Академии. Русский у него — замечательно СВЕЖИЙ, как наверное был когда-то у Бабеля. Трофейный язык — его любишь как любовницу — больше жены.

…………………………………………………………………………

— Слушай, я хочу перевести стихи чеченских поэтов. Я считаю, что долг русского поэта сейчас переводить чеченскую поэзию! Я найду их стихи в Интернете…

— Чиво?

Это Вадик Месяц. Папа у него академик. Физик из организации «Физики мира против войны». Они побольше нашего понимают в современной войне — физики эти. И совсем уж сильно ее боятся.

Огромный сибирский Месяц — русофил, юдофил, американофил — вообще какой-то жизнефил, бесконечный. Похож на мою Полю. Нет, Поля на него — она все же младше лет на десять. Оба большие человечьи собаки — такие люди всегда добрые.

Месяц все время переводит взад-вперед русские и американские стихи — для установления Мира на всей Планете и Дружбы Народов. Он написал чудную поэму о том, как однажды ему удалось возглавить стаю гусей, потерявшихся в Централ-Парке.

Друг мой лапчатый,

Гусь единственный.

Полетишь — долгим небом выстони,

Как мы в гоготе людям верили

Потрохами своими, перьями.

Он привел гусей к Пенсильванской Железной Дороге и там сдал вожаку в целости и сохранности.

Месяц очень серьезно относиться к моему творчеству. Благодаря этому факту — на меня уже начали косо поглядывать многие наши поэты. Если так пойдет дальше — он мне может всю Ахматову зашухарить.

Выглядит это обычно так: сидим себе — поэты — пьем с какими- нибудь Гостями Нашего Города. Входит опоздавший Месяц, (с Ласточкой — это у него жена такая). Выпив пару рюмок, он начинает:

— Посмотрите на эту женщину….

Теперь я уже знаю, что за этим последует, и стремглав убегаю вниз в женский туалет, а Месяц продолжает:

— Она скромно сидит (сидела) — между нами. Вы даже забыли ей налить, (не забыли, я просто всегда выпиваю, не дождавшись тоста!), а что есть вы все? Мы все? Да неужели вы не понимаете, что мы всего лишь современники этой женщины! Ее песни — они будут всегда, а от нас что останется? Вот эти книжонки? Стишки эти?….

И так далее, в том же духе. Самое ужасное, что никакой Нашеахматовой, никаких упоминаний о близости к голодной смерти — то есть — Нормальная Скромная Правда обо мне. В результате, когда я возвращаюсь из туалета — мне уже действительно больше не наливают. И вообще слегка отсаживаются, а Заморский Гость, который обычно не только поэт, но и главный редактор какого-нибудь важного органа печати, типа «Поэтическая Вселенная» или «Московская Поэзия» и всех поэтов знает поименно, а обо мне никогда не слыхивал, начинает чрезмерно мне улыбаться, с тем неприятно-участливым выражением, которое принято вешать на рожу при общении с психами.

При этом с Месяца — предводителя гусиной стаи, естественно, как с гуся вода!

Он был в меня влюблен немного. Потому что однажды красное платье надела. Деревенский человек, если уж надела красное платье — он всяко, влюбиться.

Песни Месяца о войне такие прекрасные. Лучше моих.

Сколоти ж ты мне острог

Из еловых, из досок

Отправляясь в путь,

Солдатик, не забудь

Синим крестиком цветок…

— Я не нашел в Интернете никаких чеченских стихов. Но ведь если есть народ, язык — должны быть стихи!

— Да не лезь ты в это дело! Какие на хрен стихи? Там много всего, понимаешь: кровь, власть, деньги, наркота, оружие, ислам — все наворочено, только не стихи! Там — ВОЙНА!

— На войне есть стихи: «Землянка»…

— «Лили Марлен»… Вадик, оставь эту хрень. Не нашел в Интернате! Удивительно, как это поэты где-нибудь в Грозном не подсуетились стишки в Интернет запихать, у них там что — с Интернетом что — ли плохо? И с чего бы это? Мешает что ли? Вадик, ты можешь делать в этой ситуации только одно, если действительно хочешь что-то делать. Бороться за то, чтобы россиянин, не желающий в этом участвовать имел бы такую возможность. Там всюду есть кого ненавидеть и есть кого жалеть — но мы ничего с этим не сделаем. Будут воевать и всегда будут воевать и столько, сколько им нужно. И никого не ебет эта детская слеза. Кроме Федор Михалыча… В Америке стоял шухер пока участие в этих набегах по устройству счастья всей планеты, было обязательным. А теперь всем по фигу. Потому что если этот Джонни там быть не хочет — он там не будет. Это уже что-то. Борьба за мир — это все крик в небо. А надо — подмести под ногами. Обязательную воинскую повинность — в России сейчас не отменят. Единственная реальность — Альтернативная служба…

Как на левом крае Дона,

Как на правом крае Дона,

Сколько б хлопцев не косило,

Бабы с мертвыми не спят.

Бедный странник — полушошник,

Из товарного вагона,

Выходи к райским воротам,

Да бреди, куда глаза глядят!

Вот такие песни пишет Месяц. Войну он не любит. Любит Ласточку. Мэйк лав, нот вор, Месяц! Я тоже постараюсь…

Альтернативную службу, несмотря на зрелый возраст, пришлось проходить в

Джерси-Сити Володе Звонареву. Звучит странно, но буду рассказывать все НЕ ПО ПОРЯДКУ!

Жили мы с Алешей хорошо и счастливо и действительно НИКОГДА НЕ УМЕРЛИ, НИ В ОДИН ДЕНЬ, а живем себе оба до сих пор.

Но я в промежутке — все же чуть не умерла. Алеша тоже пару раз в своей жизни чуть не умер и даже лишился некоторых внутренних органов. И я над этим прискорбным фактом вдоволь посмеялась в своей книге «Мечта о лошади». Конешно, нехорошо смеяться над такими вещами — и мне немедленно было на это указано — я долго болела, а когда выздоровела — то и сама уже не могла похвастаться полным набором внутренних органов.

Когда я заболела, меня, конешно стали лечить. И в конце концов вылечили.

Три месяца мучили каждый день, а потом сказали — все, мол, в порядке, поздравили с возвращением ДЕВСТВЕННОСТИ — охуенный подарок в сорок лет, и велели теперь приходить в себя, а к ним — через полгода на проверку.

Алеши к тому времени в лофте уже не было — он застрял в Париже, и об этом я потом расскажу. Я тоже поехала к нему в Париж, но из-за болезни пришлось вернуться.

Я вернулась и еще немножко пожила у себя — пока проходила всякие анализы и проверки. А уж потом мне пришлось жить у родителей — от них быстрее было ездить в госпиталь каждый день.