Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Дальше было вот что: они побежали. Побежали, как было велен, в булошную. Побили стекла. А когда полицейские начали их хватать и бить, вот тут-то выяснилось, что у этих сестренок — есть братки. Ни хуя они не брюнеты. Та же ленинградская область — русые волосы, серые глаза… Вот тут впервые вступает третий — «человек с ружьем».

Солдатик из крестьян. Полностью уже измученный, к третьему году войны и полностью достатый. Попираемый всеми. С терпением — бесконечным. Коренное население. Русский человек. До евреев. Мимо татар (не дошли). Мимо туретчины (не дошли). Мимо неметчины (не снизошли). Без ни хуя темперамента. С одним только терпением. Загадошная славянская душа. Города Питера — Ленинградской области. Он увидел, что «наших девочек бьют», настоящих — НАШИХ, настоящих СЕСТЕР, и мера терпения, отпущенного ему — кончилась…

Дальше всем все известно. Мне кажется, что это началось именно так. Соблазнением. Роковой любовью из Настиной книжки. Черными усами матроса и студента. Огневыми очами…

Бедная девушка! Ведь говорит же тебе русская песня — жестокий романс:

НЕ ВЛЮБЛЯЙСЯ В ЧЕРНЫЙ ГЛАЗ!

ЧЕРНЫЙ ГЛАЗ — ОПАСНЫЙ…

Послушались бы… Что было бы? Чего жалко? Кому чего. Мне больше всего жалко церквей. В Питере. В каждой деревне. Цветаевскую Москву. Сорок-сороков и колокольный звон.

Теперь опять звонят. У Захар Михалыча — на Колокольной. На Конюшенной и на Казанском так сильно звонят — зовут к вечерне в субботу и к заутрене — в воскресенье.

А я — не иду. Стыдно. Идти в церковь — это как просить прощение у бабушки. Этот детский ужас: «Сейчас ты пойдешь и попросишь у бабушки прощения!», потом уже так легко становится — она всегда прощает — бабушка, тогда можно плакать и уткнуться в ее колени. Но поначалу — нет никаких сил — пойти. Ясно, что ты — плохой. Что тебя простят. Ты почувствуешь себя хорошим. Но в середине — заставить себя идти в бабушкину комнату — так трудно.

Просто слушаю звон. Молюсь тем, что слушаю звон. Только и надежды, что Святой Никола, внучку русского моряка — никогда…

Кончилось башлачевское ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ. Звонари больше не валяются пьяные. Все при деле. Они наверняка не только в небо звонят — Богу, и не только вниз в город — «идите молиться!», но и между собой переговариваются этим звоном. У них — свой цех. Никогда не видела ни одного звонаря.

Вот такая чудесная фамилия досталась Володе. Звонарев. И черные усы!

— Раздевайся!

— Что?

Я лежу как обычно в темной комнате. Входит Володя и говорит — такое.

Я потрясена. Впервые в этой книге кто-то вот так смело, решительно — можно сказать напрямую… от неожиданности я даже забываю об отсутствии…

И даже приподнимаюсь на постели. Ух ты! Неужели? Только КАК ЖЕ?

— Чего раздеваться?

— Я тебя сфотографирую. Мне надо написать еще пару обнаженок. Я уже две Ариши тут продал. Мне надо сделать еще парочку.

— Позировать? Ты с ума сошел? Не смогу….

— На секунду! Я тебя щелкну. Напишу с фотографии.

Я стаскиваю рубаху. Две фотки. Одна — на диване. Лежа. Другая, стоя. Я смотрю в зеркало. На самом деле — красиво. Это уже где-то посредине между Гойей и фильмом «Обыкновенный фашизм». Волосы торчат вверх — как раз вихрами. Губы белые.

— Давай я хоть губы накрашу. Красной помадой.

Лицо — бледно-зеленое. Вокруг глаз — черные круги. Все это, как раз модный в ту пору — «героиновый вид». В девятнадцатом веке этот модный вид назывался — «чахотошная».

Володя нарисовал две картины. Обе они украшают теперь обложку моего Си. Ди. «Бедная девушка», которое, он же и выпустил. На Конюшенной и на Колокольной — это Си. Ди. не купишь, а вот на Караванной — можно.

Картины — ушли, а фотографии у меня остались. Там видно, что мне плохо и больно.

А на картинах — Роскошная Шалава с Бантом! Испания и вообще — Роковая любовь.

Была еще и третья картина — общая.

Я решила, что начну поправляться, если попробую делать что-то интересное и необычное. На подрамнике стояла огромная неудавшаяся картина с очередной Бедной Девушкой, и я выпросила у Володи разрешение, подъехать к ней в кресле на колесиках и немножко ее порисовать. Я переделала девушке лицо и пририсовала к ней Единорога. Потом Володя прошелся кистью мастера и переделал фон из серого, в такой, как мне нравится в бледно — терракотовый.

Поправиться мне по-прежнему не удавалось, но картина вышла — вот такая картина, о которой я мечтала всю жизнь. И по-настоящему про меня! Володя написал сверху по-письменному «Девственница прощается с Единорогом».

…Это я с Алешей — безнадежно любимым навек прощаюсь — сейчас он ускочит от меня в лес, откуда пришел…

Я повесила эту картину прямо напротив кровати и каждое утро смотрела на нее минут пять. Это была такая Утренняя Радость.

Эту картину многие торговали, а я ни за что не хотела ее продать. А потом деньги кончились совсем в очередной раз, а тут мой любимый друг раввин Марик — просто влюбился в нее.

Тем более — он друг. Тем более — он дал цену.

Тем более — деньги кончились.

В общем, согласилась. По крайней мере, думаю, буду часто приходить к нему в гости и смотреть на нее.

Купить он ее купил — а увезти не смог — она не влезла в его багажник. Я обещала проверить багажник Саши Когана, который жил со мной в лофте в ту пору, и если влезет — привезти. К Когану она тоже не влезла, и мы ее, пока суть да дело, водрузили обратно на стенку.

Я просыпалась теперь каждое утро, смотрела на нее и расстраивалась, что вот Марик не сегодня завтра договориться с каким-нибудь Вэном и ее увезет. И так мне стало грустно, что я решила нарисовать себе еще одну — точно такую же. Самое сложное заключалось в том, что картина была огромная и квадратная. Но я побродила по нашему зданию — по всем подвалам и помойкам вокруг, подрамника такого большого не нашла, но нашла — набитую на рейки фанеру. Сантиметров на двадцать покороче.

Села и нарисовала! А что не нарисовать то? Я уж тогда совсем здоровая была. Точно такую, только поярче немного.

А дальше — вот что было. До Марика к этой картине Мишка Кроль приценивался. А тут он опять позвонил, узнать, не передумала ли я.

— Да продала я ее. За МНОГО денег. И вообще… близкому человеку. Он — цену дал. А себе копию сделала.

— Понятно. А копию ты продать не хочешь?

— Так это уже не Звонарев будет. Это я. Написано «Джей. Би.»

— Понятно. Ну и продай мне за НЕМНОГО денег. Мне просто она очень нравится.

— Вот именно. Мне тоже.

— Ты себе еще нарисуешь.

— Ладно.

— Только привезите мне ее. Адрес записывай. Брайтон…

— Тоже Брайтон?

— Что «тоже»?

На Брайтоне живет Марик — как положено пастырю, живет в гуще паствы.

И вот поэт Саша Коган — некрупное двуногое, везет меня лису….