Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Одна из моих песен так и называется:

…Алеша уехал, а тут как раз январь наступил. Я сидела на диване и думала о деньгах.

Ну, что вот сейчас придет дворник Шамир и попросит заплатить рент за весь год. Потому что мы весь год — не платили. Там что-то случилось, и нам ни разу не пришел счет. Долгу было уже тысяч семь, а денег в банке — баксов, эдак семьдесят… да еще Алеша уехал.

Я думала о деньгах и о поэтах. Даже не только о поэтах — о всяких писателях, художниках — сколько же у них в письмах всегда — о деньгах! От Пушкина до Ван-Гога. Бесконечные долги. Прокрадыванье мимо квартирной хозяйки. Попросту голод… и какое я имела право связаться с Алешей? Я что — из таких женщин? Которые Жанна Эбютерн? Или Вера Набокова? Которые могут вязать шапочки? Или стучать на машинке в конторе с девяти до пяти?

Нет, это не я. Я не такая Бедная девушка. Я — лентяйка и эгоистка. И жили мы так хорошо и спокойно, потому что нам ни разу не пришел рент. И зарабатывать нам с Алешей надо было только на Курицу, Яблоко и стаканчик «Пушкина» в баре на углу. И можно было ходить к старой армянке, брать текстиль и дома не, напрягаясь, рисовать.

А вот сейчас придет дворник. Алеша уехал, денег нет. Вокруг — лофт — мастерская с его скульптурами. Господи, ты ж говорил — «не бери на себя, чего не можешь». Господи, что же мне делать? Что же мне делать, Алеша?

Вспомнила Алешины стихи про Пушкина — самое начало:

А я — пустое дело гневаться,

Хотел и думал рассердиться,

Но что-то сердце нынче ленится

И чувству в такт не хочет биться…

И стала Алеше отвечать:

А ты — пустое дело гневаться,

Хотел и думал рассердиться,

Но вместо б…и — вышла девица,

А вместо бандерши — сестрица.

С таким венцом как на коришневых

Войны германской фотоснимках,

С таким лицом, что тело лишнее,

Когда снимаются в обнимку.

Тут вместе — писаря и гении,

А Бог забыл очки в кармане.

Идет германец в наступление,

Ему не важно, он — германец.

Он был тогда в атаке газовой,

Он был еще на Черной речке,

Прикрыт гандоном одноразовым

От нашей кожи человечьей

А тут не тыл, тут только госпиталь.

Тот, полевой, где нету морфия.

А он — живой, ты слышишь, Господи?

Хоть ты его заждался, мертвого.

Они — от Байрона до Пушкина

Идут встречать собрата нового.

Чертог горит, и стынут кушанья…

А он — живой, да забинтованный.

Да, он живой, ты слышишь, Господи?

Он выжил по недоразумению.

Знать писарь — в Рай, а этот в госпиталь…

Идет германец в наступление.

Идет германец — не качается,

В медвежьем шлеме с песьей мордою.

А у меня — бинты кончаются!

И доктор пьян!

И нету морфия….

Все любят эту песню. И называют почему-то «Германец». А она вовсе не про германца, а про госпиталь.

На следующий день дворник и вправду пришел. Он сказал, что в конторе потеряли ящик с бумагами. Мы и еще человек десять. Никаких долгов, но если я согласна немножко заботиться о нем…

— Двести и не копейкой больше! (НАСТОЯЩИЙ рент был шестьсот).

И даже не обидно было давать эти двести. У дворника — три дочери на выданье. Так мы все прожили еще четыре года. Я за это время успела издательство организовать. Когда рент такой крошечный, (для Америки — это крошечный) — можно столько всего сделать…

Жалко только, что Алеша — главный герой этой песни — уже не мог вернуться обратно в лофт.

Вот что с ним произошло.

Жили мы мирно и счастливо почти год, а через год Алеша собрался в Париж — навестить родных. Собрался на месяц, а вышло — навсегда.

Американцы не впустили его обратно за Злостное Нарушение Визового Режима с Особым Цинизмом. Выяснилось, что он просидел в Америке супротив своей визы целых шесть месяцев. Это, конешно — беспередел. Сашка Бродский — просидел лишний месяц, и его простили, тем более у него тоже была справка что — гений (от Галереи Фельдмана).

А Старец Алеша — шесть месяцев, без ни хера справки — не простили его.

Все вышло то из-за хорошего знания английского — Алеша понадеялся на него и прочел в своей визе, что она — на год. А там было написано, что на полгода, просто можно воспользоваться этими полугодами в течение года.

Как я убивалась — не буду рассказывать. Звонила президенту Клинтону,

(с заместителем его Гором разговаривала!), ходила к народному депутату Фернандесу на прием, справки, что Алеша гений взяла — у Барышникова, Евтушенки, Ростроповича. Еще у Вовы Радунского — потому что он художник американской детской книги и его показывали в передаче «Улица Сезам». Алешу все любят — все с радостью справки дали. И батюшка наш — отец Михаил написал, что Алеша — БЛАГОНАМЕРЕННЫЙ.

Один только Эрнст Неизвестный почему-то отказал. Я эту папку всегда с собой носила. Иду однажды — навстречу Эрнст. С собачкой гуляет. Я к нему.

— Голубчик, как я вас кстати встретила! подпишите, что ль справочку!

— Не могу.

— Как же так? Он ведь товарищ тебе! Гляди, пропадет парень ни за грош в Париже этом.

— Сказал — не могу! Я уж семерым подписал. На меня Налоговое Управление

наехало, говорят, что-то много ты развел русских гениев, лейтенант Неизвестный Эрнст.

Так и не подписал. А в атаку первым вставал из окопа… Неужто, американское Налоговое Управление пострашней немецкого танка будет? Или просто возраст…

Явилась я в Париж с полной папочкой справок, что гений Алеша — не помогает!

Уперся подлый господин Ларри Гольдберг — посол, нет, говорит и все! Мое слово — последнее. Ах ты сволочь! Ладно, Ларри Гольдберг, я тебя за это исключаю из евреев и из жидов тоже. А закон, оказывается во всем мире один — если посол чего скажет — ему никакой президент — не указ. Его слово — вправду последнее. Уж сколько за Алешу бились. И Фернандес-депутат, и Гор и Клинтон — лично просили:

— Брось Ларри, верни Алешу. Ведь ясно ж написано — ГЕНИЙ. Тем более баба убивается.

Отказал!

Так до сих пор Алеше в Америку и нельзя.

И в Россию нельзя!

У нас теперь закон — как во всем мире. За что боролись та? Сколь Путин — не проси, не уговаривай: «Дозвольте въехать на Родину гению русской культуры!» Министры отвечают — нет, и все. Потому что и тут Алеша тоже неправильно какие-то бумажки заполнил. Ну, бюрократ — он, известное дело, всегда любого человека за бумажку продаст, но раньше — наши то — они то хоть БРАЛИ!

А теперь честные-неподкупные не хуже чем в Америке. В общем, на сегодняшний день — весь мир открыт перед бедным Алешей, хочешь в Израиль езжай, хочешь в Австралию, но в две стороны ему дорожка заказана — в Америку и в Россию.

Вернулась я в Джерси-Сити ни солоно хлебавши. Там уж ответ запоздалый от Фернандеса, ничего мол сделать не могу.

Поубивалась я еще немного и снова поехала в Париж. Сняла себе маленькую мансарду под крышей. Буду, думаю, жить в Париже, хоть изредка на Алешу да глядеть.