Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

— Сашка скажи честно — я сегодня жутко плохо выгляжу? Как друг, скажи!

— Честно говорю, как друг — ОЧЕНЬ плохо ты никогда не выглядишь. Даже в самые неудачные дни, лисьего в тебе все же больше, чем женского, а это уже красота…

…За дремучие боры, за высокие горы, по Оушен Парк- Вей в город Бруклин.

Постепенно я понимаю, что мы едем туда же, на ту же улицу. Потом становится ясно, что в тот же дом — роскошный кооператив с видом но океан.

— Одна улица, один дом, и конешно они знакомы. Какая фигня… Неэтично. И самое ужасное, что когда мы с тобой понесем эту дуру к дому через улицу — нам встретиться Марик. И он обрадуется, решив, что это мы ему ее приволокли! Кошмар! Что я скажу?

Коган смеется.

— Да это было бы забавно. Слава Богу, так бывает только в комедиях.

— Вот именно.

Мы паркуемся, тащим эту картину по улице к дому, и через минуту к нам бросается Марик.

Он как раз в это момент шел с работы по улице.

На дворе вторник.

Три часа дня

Марик — раввин на похоронах и свадьбах, человек глубоко ненормированного рабочего дня….

…Коган останавливается на проезжей части и смотрит на меня нехорошим взглядом….

— Ребята! Вы ее привезли! Класс какой! Значит в Сашкину, она все-таки влезла!

— Это не она…

— В каком смысле?

Дальше очень грустно описывать. У меня делается истерика Имени Нечистой Совести. Я честно рассказываю всю историю, плюс небольшая искусствоведческая лекция и краткий курс «вступления в основы этики» — это я уж явно говорю самой себе:

— Твой — оригинал. Масло, холст, Звонарев. Ценная картина. Инвестинг, понимаешь, капиталовложение. А тут — фанера. Акрилик. Копия. Видишь, написано «Джей Би», а на твоей «Ве Зе» написано. С точки зрения этики — нет ничего страшного. У тебя оригинал, у него — копия. Разная ценность и разная цена. Я не понимаю, как вы могли в одном доме оказаться! Саня, неси ее назад! Не могу!

— Перестань. Все нормально. Ты мне все объяснила. Странно конешно вышло. Да нормально все. Саня, неси ее, куда нес. Неси ее спокойно.

— Назад ее неси!

— Саня, неси ее в дом спокойно!

— Ребята, я ее вот тут у лифта пока оставлю. Я пойду кофе попью. Я подойду типа через полчасика. Подожду тебя тут в холле.

Саня — нервная еврейская рыбка, вплывшая в лошажью кроватку, после отъезда Звонарева. Он поздний ребенок и таких сложноэтических наворотов выносить не может.

Какое счастье, что я все старательно — всеми силами, пытаюсь натянуть себе, хотя бы четверку по поведению и написала на СВОЕЙ КАРТИНЕ «Джей Би», а не «Ве Зе». Это было бы совсем удачно. В результате, Кроль выслушав всю историю — просто послал меня… обратно в Джерси-Сити. В очередной раз стало ясно, что фанера, она и есть фанера.

А мечта, просыпаясь смотреть на эту Девственницу с Единорогом — все равно не сбылась: Лебединый коврик можно таскать взад-вперед по миру, можно и холст свернуть в трубочку, но фанеру полтора на полтора — не потаскаешь. Придется Поле смотреть на эту картину. И Марику, хорошему другу.

…Кровь — тоже из страшного превратилась в смешное. Сначала в госпитале делали переливания крови. А потом одна Бедная девушка надоумила меня, что надо ПРОСТО есть черную икру. Много черной икры. И кровь сама восстановится. Ну, в конце концов — можно и красную — но это будет дольше. Красную икру купили, и Звонарев уговаривал меня, ее есть. Как в «Белом солнце пустыни».

С ложкой в руках.

— Ешь!

— Не могу. Гадость! Она рыбой пахнет!

— Ешь, тебе говорю! У меня билет — через неделю! А ты так и не выздоровела!

Ешь, может еще подымешься!

Это уже что-то из жизни лошадей. Из бабелевской «Конармии»:

«Ежели он подымется — то это конь….»

— Ешь!

— Не могу! Тошнит…

Голодная поэтесса — которую умоляют съесть ложечку красной икры…

Володя уехал, так и не поставив меня на ноги. Я потом еще месяца полтора провалялась — вот так — пластом. И даже когда боль прошла, и малокровие прошло — все равно не знала — как встать — отвыкла.

Потом меня Бедная девушка — поэтесса Ира Машинская научила как вставать.

— Нужно придумать что-нибудь интересное. Я когда-то болела целый год и вот также потом не могла. И попросила отца купить мне пишущую машинку…

Мне выдали пенсию по болезни, и я попросила соседей — купить для меня маленький ксерокс. Издательство «Джульетта и Духи», уже существовало, но ксерокса — своего — не было. В общем, я подъехала к столу на этом своем инвалидном офисном кресле и стала делать книжку. Не помню — какую. Наверное, был такой отходняк после всех этих таблеток, что плохо соображала — какую. Да и неважно.

А Звонарев — точно проходил в моем лофте, альтернативную службу — по всем правилам — санитар в госпитале.

Да и роман наш — это чистой воды — АЛЬТЕРНАТИВНАЯ СЛУЖБА. Все в той же любовной армии. Потому что любовь — она много где бывает…

Нет я совсем не против счастливых спортивных молодых людей, которые ищут любви ТОЛЬКО в человечьем мясе, храбро спускаются за нею в Пещеру Вагины или мужественно взбираются на Пик Фаллоса. Конешно, это правильно, и конешно там — тоже любовь.

А я просто рассказываю о том, что есть еще множество мест, где она гнездиться потихоньку. Кто-то высыпал ее однажды в мир, опрокинул как коробку спичек или леденцов. И теперь мы ползаем на коленях — собирая…

А в русской армии Альтернативную службу все же ввели. Совсем недавно. И все ругаются. Четыре года и не дома. Четыре года — это конешно долго. И опять же — я — мать дочери, а не сына.

Но если раньше я могла сказать точно, что ни за что сына бы не отдала в армию, то теперь не могу. В Альтернативную службу — служить вот так, — может и отдала бы.

В госпиталь. В Санитарный поезд. В Санитарном поезде служил Вертинский.

Это — служба. Кровь, грязь. Ведра. Но невозможно считать эти годы — выкинутыми из жизни. Каждая минута, когда ты помогаешь больным и сирым — она не зря.

Там тяжело в госпитале — я однажды работала — полгода. Физически тяжело — надо переворачивать. Мыть. Но для души — что же может быть лучше? И эти мальчики — они там хуже не станут — вот ведь что ужасно в армии — разрушение души. Разрушение — опускание — петушение.

Потому что надо взять людей — не могущих убивать и сделать из них — могущих.

Я все понимаю, но вот — такая армия должна быть наемной — однозначно. Это — без меня. Без моего метафизического сына. Я совершенно не верю в то, что завтра — вражеский сапог… и так далее.

А госпиталь — это госпиталь. Даже если и четыре года — четыре года служения — милосердию…

— Иди ты, Юля, на хрен со своим метафизическим сыном! Мы — своих физических…

Нет, в госпитале маменькиным сынком не останешься!