Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Таких партий он разыграл за свою жизнь множество десятков, разумеется, официантка, носившая звание старшего лейтенанта, была жива и здорова, на этот день несла службу в другой, дружественной России стране, тот крепыш тоже выполнял специальное, весьма щепетильное, поручение. Хотя один человек, кроме нашего депутата, все таки пострадал — хозяин ресторана, бывший действительно двоюродным братом старшего лейтенанта, но не имевший отношения к разработке, пропал без вести, стараниями своей очаровательной сестренки, дабы сохранить в тайне не только эту историю, но и другую, о которой мы упоминали — расстрел вора в законе, проведенной без «сучка и задоринки» сестрой же, в чем братишка тоже немного участвовал, и сейчас возомнив о себе, как о человеке важном и нужном, потребовал от родственницы улучшения своего положения, что и получил довольно быстро, будучи освобожден от всех переживаний, проблем, как и от потребностей, одним выстрелом в затолок, после чего отправился на дно болота, принявшего в свое чрево уже не один десяток ему подобных…

В ситуации с официанткой, Сергей Петрович в глазах Буслаева был и спасителем и подельников в совершенном преступлении, с одной стороны, а с другой, понимание почти насильно принятого решения, вызвало в депутате возрастающую антипатию. В принципе случившееся сегодняшним утром, было на руку генералу. Все, что должен был сделать его подопечный на своем служебном месте, уже прекрасно воплотилось, теперешнее молчание о прошлом, благодаря такому компромату было обеспечено, смело можно было передавать, переставшего интересовать его, зарвавшегося Буслаева в другие руки и заняться более важным и интересным.

Сергея Петровича устраивало любое из двух решений, которое примет «Первый», правда, теперь придется довести до конца эту историю…, и честно говоря, каким бы циничным он не был, детей и Нину ему было жаль, именно их, а не Кирилла — судьба этого человека его больше не интересовала…

Кирилл стоял перед закрытой дверью своей спальни, за которой слышались, какие-то звуки, за руку его держал большой, даже огромный человек в черной спецодежде, с маской на лице, вооруженный пистолетом, смотрящий на него в упор вызывающими смятение, прозрачными глазами — несмотря на депутатскую неприкосновенность, он оказался под домашним арестом, и придя в себя очень обрадовался, увидев «Петровича», со взглядом сострадательным, буквально со слезой, высказавшего ему соболезнование, по поводу гибели жены и детей, чем вновь вверг в прострацию, из которой вывел быстро поставленный укол…

Память отказывалась указывать Буслаеву виновника причины, да и саму суть происходящего в его собственном доме, «папки с файлами», обязанные содержать информацию о случившемся, имелись в его голове, но каждый раз, при попытки вскрытия, оказывались пустыми — мозг ничего не мог предоставить, будто никаких «записей» никогда не было, как и самих событий. Ничто изнутри человека не говорило о факте его причастности к навалившемуся на него, поэтому он не верил, не хотел верить видимому, ощущая свое положение, как насильно поставленного перед неизвестностью пропасти с завязанными глазами, куда вот — вот должны его свергнуть, из-за какой-то чудовищной ошибки.

Это безнадежное и, о ужас! — безвозвратное состояние вновь и вновь ввергало его то в огонь ада, то в мурашки опасного предчувствия, то в попытку разгадки специально подстроенной, кем-то, невероятной ситуации, которая не могла продолжаться долго, и очень скоро должна была разрешиться объявлением розыгрыша…

Ему задавали вопросы, суть которых никак не могла вместиться в его голову: «Зачем задавать такие вопросы?!» — он отвечал, не очень доверяя спрашивающим и не целиком осознавая связь между вопросами и самим собой. Стоя пред входом в спальню, не помня, что в ней произошло, он плохо соображал, даже не понимая, как сейчас оказался перед этой дверью, зачем его контролируют за руку, почему он обязан подчиняться всем этим просьбам, больше похожим на требования:

— Кирилл Самуилович, что вы последнее вспоминаете из вашего общения с супругой…

— Я люблю ее, у нас прекрасная семья, мои мальчики, куда вы их дели? Я не слышу их смеха? Почему их нет здесь, где прислуга, где Нина? От всего этого меня тошнит!

— Что последнее вы помните о своей жене?

— Мы смеялись…, да…, было хорошо…, мы смеялись…

— И все?…

— Что же еще…, где она?… Мне сказали, что ее убили, но этого не может быть! В таких домах не убивают! Господи, как же мне плохо! Все перемешано…

— Может быть, увидев спальню, вы что-то вспомните?

— Я и так ее помню…, она должна была уже проснуться, но где она? В чем вообще дело? Почему я…, почему мне так больно: ухо…, как все болит — словно меня били. Что вы вообще здесь делаете?!.. — Следователь, посмотрев на врача, получил на свой вопросительный взгляд разрешительный кивок и предварил, прежде чем открыть дверь:

— Я сейчас открою дверь, обещайте, прежде чем, задавать вопросы, высказать все, что сможете вспомнить…

— Я лицо неприкосновенное, у меня депутатская неприкосновенность, вы хоть понимаете, какие веские аргументы вы должны иметь, что бы вытворять подобное… Открывайте, а там я решу… Надеюсь после этого все кончится!..

Но все только начиналось! Легко и медленно открываемая дверь, впустила Кирилла во внутренность спальной комнаты, вполне обычной, как всегда в эти часы, наполненной светом и ароматом любимых духов его Нины. Он сделал шаг и ничего не поменялось, яркий солнечный свет сквозь раскрытые, кем-то шторы, слепил до боли глаза, смешивая его и без того взболтанное сознание. Он зажмурился, встряхнул головой, и медленно открыв глаза, повел ими по поверхности стоящей мебели, что-то привлекло необычное на, почему-то не заправленной, постели. Он присмотрелся, немого щурясь, показалось, что на белой простыне лежал темный парик, его густой цвет казался через чур объемным: «Наверное в нем много волос или что-то спрятано внутри? Ох, только бы не то, с помощью чего Нина пыталась похудеть!».

Следователь заметил, что его что-то привлекло:

— Что?

— Да вот парик… Нина не носит париков, у нее свои…

— Где парик?

— Ну вот же… — Черный цвет этих волос, начал меняться, переливаясь, бликуя, даже меняя форму, стал, будто мгновенно выцветая, желтым, затем темно красным, бурым и вновь потемнел, приняв цвет темно-красного вина, только вылитого на простынь:

— Зачем так?

— Что именно?

— Вот это пятно… Я думал это парик… Но мы не пили вино… А где Нина? Позовите ее… или домработницу, пусть приберет этот бардак!

— Все? Больше ничего необычного?

— А что вы имеете в виду? На что вы вообще позволяете себе намекать?!..