Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

— И как же быть…

— Это нужно у других спрашивать… Яяя…, вы же знаете, кто я… от куда мне знать… Я многое начал понимать, но не могу пока даже слов подходящих найти…, но знаю, что должен многое объяснить…

— Отдыхайте, Кирилл Самуилович…

— Хотелось бы успеть все… С чего мы начнем?

— Ну это просто — пройдете экспертизу — даже не заметите…

— А исследования, о которых…

— Это только после возможно будет — сейчас вы под юрисдикцией суда, а вот, когда попадете, даст Бог, под нашу…

Месяц пролетел в совершенном спокойствии, без событий, которые стоило бы упомянуть, ровным счетом ничего не происходило, кроме скучной череды вопросов и ответов, тестов, заданий, принятия пищи, сна и многих, почти бесконечных, молитв, которые он ждал, от которых оторваться не мог. Настал день, когда Марина Никитична, объявив об окончании проведения обследований, пришла попрощаться, с надеждой передав от Лагидзе просьбу не задерживаться после суда, а сразу возвращаться уже настоящим пациентом…

Утром следующего дня та же машина увезла Буслаева в направлении СИЗО, и к обеду он «поднялся» в камеру к обрадовавшимся бывшим сокамерникам.

Будто ничего не менялось все эти дни, немного досаждало, вернувшееся одновременно с местом ощущение некоторого беспокойства, бывшее некогда, перед заседанием рассмотрения кассационной жалобы, что быстро заменилось мыслями о новом суде. По-разному говорили о пересмотре приговоров, часто случалось и ухудшение положения — срок, обманув ожидания, мог и увеличиться.

Признаться, Кирилл не знал, что для него лучше, все, что он желал — это спокойствия и забвения. Прекрасным казалось существование, в какой-нибудь заброшенной келейке с минимум пищи и еще меньшим количеством соседей. Иногда приходили к нему мысли о прежней жизни, как-то вспоминался домик в Италии, в купе с теми временами, когда он чувствовал свое счастье в полуметре, с уверенностью того, что все зависит только от него. Именно от этого момента, как ему мнилось, начался отсчет к другому дню, окончившемуся страшной трагедией…

Вспоминая ступени последующего пути, он говорил сам себе: «Меня ожидает последняя, но что же дальше…, а дальше Господь управит… Я чувствую, что нужен этим врачам — пусть возьмут все необходимое… А вот потом, нужно подумать, что я могу давать сам…, ведь не для влачения жалкого существования калеки мне дан этот шанс!»…

В сущности в жизни «Гомера» ничего не происходило, каждый день казался обыденным, иногда прошедшим без пользы, хотя молитва уже делает существование человека полезным и наполненным, имеющим начало в сердце, а почтальоном этого молитвенного обращения к Создателю — покаяние.

Сначала было ожидание, тень его никогда не покидала теперь Буслаева. Всегда находясь в этом состоянии, он заново переживал важные для него моменты, чтобы не забыть, кем был, кем стал, ради чего собрался жить. Мешала, если можно так сказать, только неопределенность, разъединявшая его волю и потенциал с возможностями их воплотить в исследовании, которого он и ждал с нетерпением.

Не станем отвлекаться на краткий суд, прошедший тремя спокойными и ожидаемыми заседаниями, сообщив главное — приговором Буслаеву заменили реальный срок на принужденное лечение в течении двух лет с дальнейшим обязательным надзором у психиатра. Игнатьев, посетил двумя днями позже, обрисовал вполне ожидаемую картину предстоящего, обещав этап в течении полумесяца, и свое личное сопровождение до места назначении, коем будет на первом этапе, центр, пока еще номинально возглавляемый Лагидзе…

Ровно, через две недели после такой грандиозной перемены, настал день, когда его «заказали на этап», как говорят арестанты, хотя и не всегда в этом в этом уверены. Коридорный просто сказал «собирайтесь с вещами», что могло значить и переезд в другую камеру. Первое ощущения всегда верное и он понял — это то, что он ждал! Сокамерники помогли, нагрузив его продуктами, сигаретами, хотя он не курил, вещами, некоторые из которых были велики, со словами: «В монастыре все пригодится», на прощание обнялись, пообещав найти его и помогать всем, чем смогут.

Сидя в специально отведенной для ожидания этапа камере, Кирилл Самуилович почувствовал особую над собой опеку, что выразилось в наплывшем спокойствии и приливе сил. Приняв это за подъем настроения, случившемуся благодаря пониманию в скором времени оказаться в центре, но задремал, читая про себя молитовку.

В полусонном состоянии, погрузился он в автозак, и находясь в одиночестве отправился от СИЗО, с трудом отрываясь от него угасающими во сне мыслями. Вряд ли он смог осознать, сколько продлился путь, не понял он и куда доставил его спецтранспорт, только предчувствие и что-то неопределенное, что он еще не научился контролировать, давали ему понять, о несоответствии происходящего с ожиданиями.

Остановившаяся, после въезда в незнакомый двор, машина впустила внутрь салона отчетливый запах чужого страха и ожидаемого зла. Такого не было в центре, где работали Лагидзе и Шерстобитова. Не придав этому значение, ведь судя по звукам это явно не была тюрьма. Он услышал голоса, и уже зная, как говорят стражи этих ужасных мест, понял, что это не они, хотя и звуки, издаваемые двумя мужчинами и одной женщиной, совершенно не знакомыми, не внушали большой радости.

Неожиданно все стихло, и «Гомер» получил возможность вслушиваться, впитывая каждую вибрацию воздуха, составляя из них картину окружающей среды, слепец постепенно понимал, что находится не в городе, а за его окраиной. Эмоциональное дыхание заведения, хоть и не принявшего его еще в свою утробу, было переполнено признаками страданий, что навязывало чувство, не принадлежащее ему, но говорящее о муках умирающих людей, причем умирающих не столько телом, сколько душой. Вот это зацепило, заставило усилено молится, вспомнить, что смирение есть самый мощный щит в таких ситуациях, а Господь Сам отвечает на все вопросы, дабы заботящийся об ответах не имел ошибок.

Из тишины необъяснимо вырвалось лязганье металлического ключа в замочной скважине, Буслаев, словно видел дальше происходящее со стороны, стараясь повиноваться, не прерывая молитву. Открылась дверца в отсек, занимаемый им, его подхватили, небрежно вырвав из низкого помещения, и не позволяя касаться ногами пола передали сквозь проем двери автокунга, где его приняли четыре настолько сильные руки, что и пытаясь опереться о землю, он не находил ее опоры, зато чувствуя поток воздуха, рецепторами собственного лица, скорее всего, от большой скорости передвижения.

Через мгновение он оказался на стуле, почувствовав локтем стол совсем рядом. Выпрямившись, понял, что сидит не на стуле, а на табурете, припертый с одной стороны столешницей с двух других стенами. Предпочтя оставить интуитивно руки под столом, он оставил над ним только грудь и голову. Именно сейчас бывший депутат почувствовал себя беззащитным настолько, насколько привык видеть вокруг себя, когда-то рядовых граждан.