Захар Прилепин - Ополченский романс

Ополченцы малыми группами собрались поодаль, и разглядывали гостей.

Те дремали, иногда приоткрывая по-птичьи подслеповатые глаза, глядя сквозь людей в маревное пространство.

Вострицкий в который раз поймал себя на том, что братья по оружию напоминают ему детей – неуёмным любопытством и неутомимым сплетничеством.

Чтоб не походить на остальных, Вострицкий отошёл в сторону – хотя и ему было интересно, чем всё закончится.

Водяной и Фугас, уже написавшие, по приказу начштаба, два рапорта о происшествии, томились возле шлагбаума, ожидая, что их вызовут на устную беседу. Но нет, через десять минут спецы вышли из штаба, и, рассадив пленных в разные машины, отбыли.

Вострицкий прогулялся вослед за поднявшими облака пыли внедорожниками до шлагбаума.

Водяной и Фугас уже тридцать раз рассказали всем к ним являвшимся бойцам о происшествии – и чувствовали себя почти героями; однако скорый отъезд гостей их всё-таки разочаровал.

Зато Фугас настрелял себе сигарет на весь вечер – и теперь мог угостить Вострицкого, который как раз всё скурил.

– Так и не сказали, с какого они подраздела? – поинтересовался Водяной.

Вострицкий пожал плечами.

Затянулся, сплюнул крошку табака и ответил, глядя на заходящее солнце:

– Комбат, думаю, знает. Он же их допрашивал. Попробую выведать сегодня. Но, думаю, спецы запретили нашему комбату про это говорить.

– Это да… – согласился Водяной. – Зря сами не спросили.

– Чего мы молчали, братан? – сокрушался Фугас.

– Надо было побазарить за жизнь, – согласился Водяной. – Телефонами обменяться, адресами… А то как после войны найдём друг друга?

Водяной валял дурака. Фугас слушал его очень серьёзно. Потом вдруг засмеялся.

Через минуту Фугас, предлагая ещё одну сигарету, вкрадчиво спросил Вострицкого:

– Так нас не наградят?

Некоторое время Вострицкий думал о сдавшихся в плен.

Это были не простые ребята.

Вострицкий не воображал себя смелым – но он умел преодолевать страх, и считал себя – нормальным.

Он мог принудить собственное тело подняться и побежать в ту сторону, откуда стреляли.

Он мог мотаться по окопам, слыша свист стрелкового, миномётные исходящие, и никогда не забывать, куда следует и что собирается сообщить подчинённым.

Однажды он видел, как перед ним упал ВОГ, – и некоторое время ожидал взрыва, но ВОГ не разорвался, а Вострицкий не умер от страха.

Но сейчас он поймал себя на мысли, что точно не хотел бы встретиться со сдавшимися украинцами в рукопашной.

Едва ли не впервые Вострицкий ощутил тяжёлое и сумрачное уважение к противнику: ведь ещё вчера они были противниками – воевали с Вострицким, и странным образом его не убили.

Неделю спустя батальону Вострицкого приказали занять ещё одну позицию: возле озера.

Выставили “глаза”.

В первый день на той стороне никакого движения так и не обнаружили.

Во второй, к вечеру, приметили движение.

Спросили у комбата добро, – он подумал и решил: “А давай!”. Тем более, что выяснилось: Водяной – местный, с деревни за озером, и может здесь с завязанными глазами бродить.

Водяного забрали у Вострицкого и перевели на усиление во взвод разведки.

Разведка ушла с утра, и вернулась к полудню, приведя двух с перекошенными от обиды лицами бугаёв: рты щедро и криво, второпях, перевязаны скотчем.

Бугаи были мясные, пахнущие животным, помятые – они рыбачили, напились и заснули; дальше – вот.

При них были автоматы с подствольниками, и по десять гранат у каждого – рыбу собирались глушить.

Один всё время озирался, словно искал знакомых. Второй, напротив, смотрел под ноги, будто считал шаги и боялся сбиться.

Не доходя до штаба тот, что смотрел под ноги, рухнул на землю и, мыча, вытаращил полные слёз глаза.

Сорвали скотч с головы – его вырвало желчью.

Дождались, когда отплюётся. На подбородке осталась слизь – Вострицкому показалось, что с рыбьей чушуёй; но не ел же тот рыбу сырой?

Утереть подбородок пленный не мог – руки оставались связанными.

Вострицкий поймал себя на мысли, что хотел бы умыть это заплёванное лицо, – но его б никто не понял.

Спасла повариха – Надюха, хорошая баба под сорок, ещё красивая, – спокойно подошла, скомандовала разведке: “Стоять!” – и вытерла пленного тряпкой. Тот – пережидая – зажмурился.

Кажется, он не вполне понимал, что происходит.

Комбат при виде бугаёв захохотал: коротким своим – внезапно начинавшимся и столь же резко обрывавшимся – смехом; но это и правда было смешно: четверо пленных за неделю.

Спецов на этот раз не торопились вызвать: надо было сначала самим разобраться – что там за позиции напротив; а то увезут добычу – и с концами.

Бойцы – кто не на позициях – снова торчали у штаба, курили, ждали вестей.

Спустя три часа вышел начштаба – привычно хмурый. Ни с кем разговаривать не стал – уселся на свой битый со всех сторон “Рендж Ровер”, и уехал.

Следом – как из бани – выбрел связист: потный, глаза от удивления косят.

Его взяли в оборот, отвели за ближайший кустарник, прикурили настоящий “Парламент”, сунули в зубы – вынудили расколоться.

Сказал: оба – из добробатов, у одного – мобила, пароль не хотел давать, начштаба ему удавку на шею накинул, убедил назвать цифры – оказалось: год рождения и две шестёрки.

В мобиле нашли с полсотни фото и видео. На одном пленного ополченца заставляли крикнуть “Слава Украине!” – он отказался, его некоторое время били резиновым шлангом по лицу, потом застрелили. На другом – эти двое, и ещё дюжина камуфляжных сидят в церкви, одни – бухают, другие насилуют девку; девка визжит.

К ночи явились спецы, увезли и этих.

Спустя три дня – когда все разговоры были переговорены – Водяной с Фугасом под присмотром Вострицкого выгружали гуманитарку: хавку, форму, электрические чайники, посуду. Подарки подвёз проверенный уже гуманитарщик по фамилии Суворов на своём “Патриоте”. Суворова давно знали и пускали на позиции.

Настроение у всех было – как всегда при разгрузке гуманитарки – счастливое. Суворов, пользуясь случаем, трижды уже фотографировался: сначала с Водяным, потом с Фугасом, потом с обоими. Бойцы охотно позировали, делая суровые (по мнению Вострицкого – смешные) лица.

Явился начштаба, выкатил рачьи глаза и велел всем убраться в течение одной минуты, а машину загнать за домик.

Суворов тут же уселся в свой “Патриот”.

– Под личную ответственность, – сказал начштаба Вострицкому. – Чтоб Суворова – пока гости не уедут – никто не видел.

– А чего случилось-то? – спросил Вострицкий.

– Даявротнеибу, – не глядя на Вострицкого, ответил начштаба. – Ничего хорошего, как обычно.