Захар Прилепин - Ополченский романс

Суворов переставил “Патриот”, и Вострицкий поспешно отвёл его в свой домик.

– Вот чайник, вот хлеб, – показал Вострицкий. – Вот даже масло есть. И варенье. Готовь бутерброды, я сейчас вернусь. Если начнут стрелять – в подвал. Там есть свет… Только, прости, запру снаружи, ладно?

– Я всё понимаю, всё понимаю, – дважды повторил Суворов и улыбнулся. – Будут стрелять – в подвал. Бутерброды с маслом. Варенье. Ничего не перепутаю.

Вострицкий тоже улыбнулся и мягко прикрыл дверь.

Он догадался, кто сейчас явится.

Да, это были спецы, на всё тех же джипах. За ними еле поспевал, с надрывом выползая из пыли, ослепший УАЗик комбата.

Комбат выскочил из машины с вытянутым и посеревшим лицом.

Джипы развернулись красивыми мордами на выезд. Из джипов вышла разнаряженная охрана.

Чуть погодя и будто нехотя из первого джипа выполз их, видимо, старший.

– Ну? – спросил старший у подбежавшего комбата. – Задача ясна? Действуй.

Из одного джипа вышли те двое, что сдались сами Водяному и Фугасу. Они были в форме, но со споротыми шевронами и без оружия. Всё такие же спокойные.

Комбат велел своему водителю сбегать к УАЗику.

Тот поспешно вернулся с разгрузками, с двумя, без магазинов, автоматами, – и вопросительно посмотрел на комбата.

– Отдай, – кивнул комбат на украинцев.

Боец передал им стволы и вещи.

Те тут же накинули разгрузки и повесили автоматы на плечи.

Всё – бесстрастно, машиноподобно.

– Пистолеты ещё были, – негромко сказал один из них, глядя комбату не в глаза, а куда-то в область то ли шеи, то ли груди.

– И ножи, – хмуро сказал второй.

– Всё отдадим, у меня в машине, – скороговоркой ответил комбат.

Вострицкий понимал, что делать ему тут нечего, – чувствуя, что его едва ли не за шиворот оттаскивает от всей этой суеты личный ангел. Но всё равно, как пристывший, стоял поодаль; рядом – Водяной и Фугас.

– Брось сигарету, – велел Вострицкий Фугасу; хотя тут была не российская армия, и курить при офицерах не воспрещалось, но что-то подсказывало: сейчас лучше никого не раздражать.

Фугас сигарету не выбросил, но спрятал в руке, и, расправив плечи, вытянулся, сотворив постное лицо.

– Шнурки завязал бы, – заметил Вострицкий, скосившись на берцы Водяного. – Что ты, бляха, как этот…

– Так порвались совсем, тащ командир. Вы ж обещали с гуманитарки мне выдать, – негромко сказал Водяной, прищуренно следя за происходящим.

В одном из чёрных джипов опустилось стекло, и сидевший там человек недовольно спросил:

– Готовы, нет? Выгружаем?

Ему явно хотелось как можно скорее отбыть прочь.

Стоявший на улице спец посмотрел на комбата.

Комбат оглянулся на начальника штаба.

Начштаба зыркнул рачьими глазами и крикнул:

– Вострицкий! Взять двух бойцов и сопроводить пленных.

– За мной, – сказал Вострицкий Водяному и Фугасу, хотя не очень понял, кого ему придётся сопровождать: не этих же, которым вернули оружие? – да и куда их сопровождать – обратно к украинским позициям?

Фугас замешкался – сделал, отвернувшись, три затяжки подряд, – и нехотя выкинул сигарету в траву.

Спец всё это заметил и брезгливо скривился.

Дверь одного из джипов открылась и оттуда, понукаемые охраной, вылезли двое бугаёв, – те, что были взяты разведкой на рыбалке.

У этих оказались перемотаны скотчем руки за спиной – и, судя по всему, совсем недавно: скотч был свежий, тугой, надёжный.

На лбу одного из них набух яркий шрам.

“Вот кого”, – догадался Вострицкий.

Он оглянулся на рачьи глаза начальника штаба: куда?

Тот кивнул головой: туда.

По соседству со зданием штаба стояли стены недостроя; видимо, накануне войны там начали возводить новую твердокаменную администрацию – покрепче и пошире, – но не успели.

Вострицкий почти обо всём уже догадался, но верить себе не желал.

Сбывались какие-то самые омерзительные его детские сны, в которые он больше никогда не хотел попасть.

Отходя, он услышал, как комбат велел своему водителю:

– Дай по магазину каждому.

Сделав несколько шагов, Вострицкий оглянулся: да, так и есть, – украинцам выдали по магазину.

Те сразу же вставили магазины в свои автоматы.

На их лицах не сдвинулась ни одна мышца.

Водяной и Фугас поставили бугаёв к стене. Сами встали поодаль, глядя то на Вострицкого, то на спины бугаёв.

Подошёл комбат и с ним двое украинцев.

Комбат указал глазами Фугасу и Водяному: отойдите.

Те, с излишней даже торопливостью – словно могли не успеть, – поспешили в разные стороны.

Вострицкий, хотя ему ничего не угрожало, тоже зачем-то сделал шаг назад.

Он очень боялся, что ему прикажут командовать всем предстоящим.

Суетясь глазами, Вострицкий снова увидел расхлябанные ботинки Водяного.

Если бы левый, изуродованный кожной болезнью ботинок был завязан – может, он смог бы скрепить расползающийся мир? А так – всё распадалось.

– Хлопцы, это чего будет? – высоким обиженным голосом спросил один из бугаёв, но не оглянулся, чтоб увидеть ответ, а, напротив, вжал голову в плечи.

Комбат кивнул серым лицом, глядя куда-то на полуденное солнце.

Украинцы, как заводные, почти одновременно сняли свои автоматы с предохранителей, поставив – тоже одновременно – на автоматическую стрельбу, дослали патроны в патронники, – звук прозвучал дуплетом, – и, не дожидаясь команды, короткими, в три патрона, очередями, убили двух людей у стены.

Одному три пули угодили под левую лопатку, ниже на пол-ладони.

Второму три пули ушли в затылок. Напротив его лица, и чуть ниже – на каменной стене – осталась кровавая размазня.

Первый упал на бок, и немного подёргал ногой, как бы отплывая, и отталкиваясь от земли. Второй завалился на спину, – часть его лица прохудилась и отсутствовала: совсем не было носа и верхней губы: голова лаяла.

Тут же – выверенными движениями – украинцы поставили автоматы на предохранители и накинули их на плечи.

Оружие в их руках казалось очень лёгким.

– Можем идти? – спросил один из них, не глядя ни на кого.

– Вострицкий, – приказал комбат отчего-то простуженным голосом. – Проводи. Это теперь бойцы нашего батальона, твоего взвода. У вас ведь там есть место… В твоём домике будут жить.

Капитан Лесенцов поселился с женой и дочерью неподалёку от площади Ленина, в доме с кофейней.

Город находился в осаде уже третий год.

Кофейня не закрывалась даже в самые тяжёлые недели: когда рушились под бомбёжками целые дома, и накрыло трамвайное кольцо, где сгорели два вагона, полные пассажиров.

Потом в центр стало прилетать куда реже – хотя канонаду слышали ежедневно.

Но то здесь, то там посреди города вдруг раздавались звуки перестрелки.