Захар Прилепин - Ополченский романс

– А звери здесь водятся? – спросил Скрип.

Скрип вдруг вспомнил недавнюю историю, как ополченцы поехали в тыл на охоту. Ждали кабана, но выскочил заяц – и по зайцу начали лупить с разнокалиберных охотничьих ружей: мастера стрельбы, бывалые солдаты, прожжённые бойцы.

Самый смех был вовсе не в том, что никто не смог попасть в этого зайца, – более всего поразила снисходительная заячья реакция на происходящее: он лениво перебегал и приглядывался к стреляющим, – иногда, кажется, даже покусывая травку, – после чего неспешно двигался дальше, поворачиваясь то одним боком, то другим.

Ополченцы, наконец, догадались: да здесь же, вот в этом леске, в ближайшей деревне, и на поле, по которому скакал снисходительный заяц, – шли в первое лето войны жесточайшие бои.

Тут летали самолёты, танки месили землю, “коробочки” кружили кругами.

Этот заяц знал, как работает АГС-17, СПГ-9 “Копьё”, “Рапира”, “Утёс” и “ЗУшка”. Он пережил миномёты 82-миллимитрового и 120-миллимитрового калибра. Он знал, что такое РСЗО “Смерч”.

Его накрывало “Градом”, и не единожды, а, минимум, трижды.

Он видел, как взлетали на воздух деревья. Он метался между воронок такой глубины, из которых не смог бы выбраться даже лось.

И тут эти недоумки со своими ружьями. Заяц хохотал.

…ополченцы тоже хохотали в своём дворике: Абрек – вытирая слёзы, Худой – гнусавя, Дак – беззвучно, закинув голову и показывая рот с выбитым передним зубом, а Скрип – разливисто и громче всех.

В эту минуту подъехал милицейский “бобик”.

Абрек был обычным малороссом, но выглядел как абрек с дагестанских гор.

Худой был невнятный на вид, но косая скула и всегда будто засыпающий взгляд выдавали его татарскую бабку.

Скрип был натуральный казах, и все степные ветра оставили на нём свой след.

Выглядел как русский и был великороссом один Дак, но он затерялся среди этих гастарбайтеров.

К тому же все они были помятые, небритые и в смешанной форме одежды: на ногах – камуфляжные штаны, выше – разных расцветок безрукавки, на плечах – сомнительные, не всегда мужские сумки, только у Абрека рюкзак.

“Бобик” открыл дверь, и показался поленившийся выйти на улицу полицейский.

Он был толст и потен. На нём плохо сидел бронежилет.

– Э, оглоеды, ну-ка, подь сюда. Все четверо, – сказал полицейский.

На коленях полицейского лежал автомат оружейника Калашникова.

– Слышь, чернопятые? – уточнил полицейский. – Или мне по-узбекски надо выучиться для вас?

Среди всего прочего Абрек помнил, как в самом начале войны, уйдя в разведку, они лежали у дороги, и возле них остановился такой же вот “бобик”, только с украинской милицией. Водитель вышел к обочине отлить, а за ним, чуть подумав, с той же целью вылез и второй милиционер.

Вообще они ждали другую машину, но в тот момент передумали, и водителя погубили, а второго, не успевшего даже расстегнуть ширинку, взяли в плен.

После чего на “бобике”, втроём, ополченцы подъехали к ближайшему блокпосту – и за минуту задвухсотили там четверых, а пятого, подстреленного, но живого, засунули к милиционеру в “обезьянник”. Забрав с блокпоста неполный ящик гранат, полный ящик тушёнки, пять ножей, пять автоматов, пять раций и три “Мухи”, они отбыли.

В “бобике”, между прочим, всё это время играл Высоцкий.

Ещё Абрек помнил, как он перебегал улицу, и украинский снайпер зарядил ему в спину из 7.62 с расстояния в шестьсот метров. Абрека вознесло над землёй – и он пролетел три метра, упав на обочину. Абрек получил контузию внутренних органов, но выжил. В задней пластине его броника осталась глубокая, на полпластины, отметина. Некоторое время он эту пластину хранил, потом выбросил.

Дак имел в послужном списке сбитый вертолёт Ми-8, подбитый танк Т-64БМ “Булат”, подбитый МТ-ЛБ с установленной на нём ЗУ-23-2, подбитый БТР-3, подбитый бронеавтомобиль “Спартан” КраАЗ, и всё жалел, что “Сушки”, штурмовики Су-25, – или разведчики АН-30 – или “Миги”, МиГ-29, – больше не летают, хотя от одной железной птицы в самом начале войны Дак уходил на “бобике” – ну, как уходил: вылетел из зелёнки – и успел, пока тот разворачивался, вкатиться в туннель, – но эти пятьсот метров запомнил подетально.

Ещё он помнил бойца, выбравшего себе позывной Онега – длинноволосого и своеобразного, – очень смелого, но чуть рассеянного. С этим Онегой, и ещё с двумя ополчами им пришлось в качестве мобильной группы стеречь стратегический перекрёсток. Первое явление ни к чему не готовой моторизированной группы они отбили, в числе прочего, засадив с “Мухи” в глупый “бобик”, который взорвался так, словно битком был набит порохом, и одна из дверей его повисла на балконе второго этажа.

Следующий подход обещал быть серьёзным – и в 3:15 Дак в “ночник” пропалил движение разведки неприятеля в их направлении. Печаль была в том, что патронов у них оставалось – на полчаса боя, несколько “Мух”, а граната – “эфка” – вообще одна, и та у Онеги. Дак велел: “Ну-ка дай мне гранату!” – а этот циркуль, обычно послушный и покладистый, вдруг взбунтовался и прошипел: “Я сам, это моя граната”. “Хер с тобой, – сказал Дак. – Кидай сам”. Онега и кинул – только не снял чеку, и граната полетела камнем – но, вот удача, угодила ровно в голову одному из разведчиков. Тот крикнул “Бля!” – началась стрельба – и разведчики ушли.

С тех пор Онегу прозвали Праща.

Скрип помнил другое: как стояли рядом два ополченца, один без бронежилета, а второй в бронежилете.

И который без броника – ему пуля попала в грудь и пробила тело насквозь.

А который рядом был в бронике – дождался миномётного прилёта, случившегося считанные секунды спустя, и ему осколки зашли в бок, и прошили лёгкие.

И Скрипу – он был третьим, – пришлось обкалывать и бинтовать обоих, хотя к их позициям уже полез необычайно бодрый неприятель.

С тем, которого пробило насквозь, они вместе вели бой, и довели до самого конца: их так и не сковырнули с пригорка, хотя некоторое время Скрип был уверен, что рядом с ним зомби – попало-то в самое сердце!

Только потом выяснилось, что выше.

А который показался поправимо побитым осколками – здесь же и умер, не дождавшись конца боя. Он всё звал Скрипа, но тому было некогда.

Позывной погибшего был Фугас, и увезли его утром на подлетевшем “бобике” – там пол был залит кровью, и пах “бобик” ужасно; ничего с этим запахом не сравнить.

После того случая Скрип так и не мог решить: носить ему “броник” или нет. Два ранения он получил в бронежилете – осколок в шею и осколок в руку, а два – без бронежилета: пулевое в плечо и ножевое – по тому же плечу. Потом тем же ножом и зарезал ранившего его человека.

Всякий раз, будучи в бане, Скрип, подвыпив, сидел и, по-птичьи свесив голову, всё смотрел на своё плечо: будто там что-то интересное нарисовано.