Дарья Сойфер - Диагноз: любовь

Паша нервно сглотнул, словно перед ним была не история болезни, а рулетка в казино, где все на красное. Да нет, ну был же системник. Должно получиться. Просто Лукьянова компьютером управляет не лучше, чем машиной, а ее машина с капотом в гармошку вторую неделю в сервисе.

Открыл новое окно, принялся печатать. Каждую, ну просто каждую, зараза, манипуляцию вбей по классификатору. Иначе страховики наедут. И где в этой придурочной коробке коды селезенки? Очередное обновление поставили, чтоб их всех разорвало и треснуло!

– Пал Дмитрич! – в ординаторскую заглянула Лиза. – Вас к телефону.

– А почему на пост?

– Откуда же я знаю!

– Сейчас, – он отодвинулся от стола. – Историю мою не трогать! Мне чуть-чуть осталось. Вот прямо не дышать в радиусе метра!

Вышел в коридор, облокотился на стойку.

– Я вас слушаю.

– Павлик, ну наконец-то! – обрушился на него срывающийся женский голос. – А я все звонила, звонила…

Только один человек упрямо называл его Павликом, хотя более убогой формы для его имени сложно было придумать, – тетя Надя.

– Извините, я только с операции. Вам разве не дали мой мобильный?

– Дали, но ты тоже не снимал, я подумала, вдруг где-то оставил…

Паша вытащил из кармана смартфон и глянул на экран. Семнадцать пропущенных! Ему в неделю столько не звонят.

– Что случилось? – он перешел к делу.

– Вероника… – тетя Надя всхлипнула. – Она никогда никого не слушает…

Паша терпеливо ждал, когда поток эмоций иссякнет. Тот случай, когда сочувствие и утешения не работают.

– У нее был приступ острого аппендицита. Что-то там разлилось, загноилось, я не поняла.

Все-таки Карташова – дура. Отличница, а все туда же. Сразу ведь было понятно, что бестолочь та еще, надо было сажать в машину и тащить на УЗИ. На здравый смысл ее понадеялся. Сам виноват.

– Когда? – уточнил он.

– Позавчера. Они были на своем этом празднике… Как это называют… На работе…

– Корпоратив?

– Ну, что-то такое. И ее увезли, – голос снова прервался.

– Куда увезли? – как можно спокойнее спросил Паша.

– В Пушкино. Она мне даже не позвонила, ты представляешь? Только потом какая-то сестра, когда она была в реанимации…

– Теть Надь, в реанимации еще ничего страшного нет. Что дальше было?

– Они ее прооперировали. Ты не представляешь! Ужасные шрамы, трубки торчат… Бедная моя девочка…

– Как она сейчас? Врачи что говорят?

– От них добьешься! С этими выходными! Никого из начальства нет, творится полный бардак, меня пускают только на посещения, медсестры грубые, врачей вообще не поймаешь…

Если бы Паше давали по рублю каждый раз, когда он это слышал!

– Нормальная рабочая ситуация. Сейчас Ника где?

– В палате. Но я хочу тебе сказать, условия просто ужасные! Душ грязный, на этаже…

– Ей все равно пока нельзя в душ, – мягко перебил Паша.

– Да, но туалет тоже! Все мои передачи они велели забрать, морят ее голодом, Павлик, это безобразие какое-то! Я тебя умоляю!

– Чем я могу помочь в этой ситуации?

– Скажи им! Позвони! Они тебя послушают. Или приезжай, посмотри ее. Ведь можно же ее как-то перевести к вам в больницу?

– Теоретически можно. Но какой смысл? Ее уже прооперировали, несколько дней – и заберете домой. А кормить ее сейчас активно действительно не стоит, она восстанавливается.

– Позвони, прошу тебя.

– Хорошо. Сделаю, что смогу, – и он отсоединился.

Нельзя было ее подкалывать, нельзя! Где твоя этика, Исаев? Разве можно надеяться на сознательность пациентов? С чего было Карташовой стать исключением? Бедолага, ее там, кажется, искромсали почем зря. А привез бы сразу, вошел эндоскопически – уже бы скакала козликом. Если бы череп и без того не раскалывался, непременно шарахнул бы себя по лбу. Только историю сохранит – и сразу наберет Пушкино.

С досадой плюхнулся на стул, пошевелил мышкой, но монитор оставался темным.

– Кто трогал? – взвыл Паша.

– А я предупреждала! – Лукьянова злорадно отхлебнула из кружки.

Он шевелил мышкой, щелкал клавиатурой, стучал по монитору – ничего. Включил заново… И обреченно откинулся на спинку, глотая ругательства, способные вызвать сатану. А вслух только произнес:

– У кого-нибудь есть ручка?

@niKartashova

30 апреля 10:49

#невестафранкенштейна #зож #вестисполей

Кто может похвастаться новым отверстием в организме, тот я. Теперь я могу сопеть в три дырочки. Через трубку в животе пока не научилась, но я в процессе.

01 мая 16:16

#миртрудмай

Нет, я трезва. Упала в объятия родной медицины. Аппендицит, друзья. Всего лишь он. И запущенный случай идиотизма.

Ника бы с удовольствием посмеялась и над собственной глупостью, и над потугами пошутить, если бы ей не было так больно. Смеяться, кашлять, чихать, вертеться с боку на бок… А уж о том, как теперь летом загорать, старалась вообще не думать, чтобы не разреветься. Она видела на пляже в Тунисе арабских женщин в купальниках, больше похожих на водолазный костюм с платком сверху. Придется заказать и себе парочку. И надо было худеть и мучиться с прессом, чтобы в итоге получить распоротое брюхо? Сама виновата. Виновата сама.

Отходила Ника медленно. Есть почти не могла, тело сковывала неприятная слабость, а к вечеру первомая начало еще и познабливать. Нет, в целом она держалась и не раскисала. И к окружающей обстановке относилась спокойно. В конце концов, кто не ездил в детстве в плацкартном вагоне советского образца? Кто не мотался на корточках, вцепившись в ручку окна и задержав дыхание от брезгливости и смрада? Сколько ни шлифуй детскую закалку европейскими отелями и американскими кофейнями, все равно внутри каждого модника сидит ребенок, который хотя бы однажды подтирался шершавым лопухом. Поэтому к больничным условиям Ника постаралась отнестись философски. Во-первых, она недостаточно окрепла, чтобы оценить все отделение, во-вторых, мама и так неистово докапывалась до персонала, и Нике хотелось сделать вид, что она впервые видит эту женщину.

Понять маму было можно. Ей позвонила после операции медсестра, пока зашитая пациентка спала под крепким обезболиванием. Что наговорили Надежде Сергеевне, выяснить так и не удалось, однако уже на следующее утро она дежурила у больницы с мужем и Алинкой. Возмущалась всем: от количества человек в палате до недостаточного внимания со стороны врачей. Требовала сделать ей копию истории болезни и вызвать московских специалистов. Жаждала аудиенции главврача, которого в праздники, разумеется, на месте не было. За пятнадцать минут нашпиговала тумбочку Ники так, как будто та собиралась здесь навеки поселиться. Распихала шоколадки и сторублевые купюры всем от сестер до бабульки, которая развозит по палатам обед, строго-настрого наказав не спускать с Ники заботливого взгляда.