Дарья Сойфер - Диагноз: любовь

– Предстоящую?

– Нет, которая была. Ты ведь читал историю. Я спрашивала, но они все время на бегу, и мне никто толком не объяснил. Бросили пару слов, из которой я разобрала только аппендицит.

– А что тебе это даст? – Паша вздохнул и повернулся к ней.

– Просто. Интересно ведь. Меня режут, а не кого-то.

– Ну, смотри. Они вошли в брюшную полость.

– Так, – Ника с готовностью смотрела на него, как на учителя в школе, словно готовая в любой момент записать.

– Целились на перитонит, а нашли абсцесс. Нарыв. Он уже лопнул, все вытекло. Гноя около ста миллилитров было, как они пишут. И когда все убрали, оказалось, что сам аппендикс, ну, червеобразный отросток, уже успел сгнить и самоампутировался.

– Отвалился, что ли? – поморщилась Ника.

– Вроде того. Но то место, откуда он рос, уже было поражено. Воспалилось. Они попытались закрыть дефект швами, и за это им, между прочим, респект. Потом поставили тампоны с левомеколем и в малый таз, и на место абсцесса, но что-то пошло не так. Видимо, начался некроз…

– Все, я больше не могу. Прости, – Нику передернуло. – Я думала, это интереснее.

Гной, черви, некроз – и все у нее внутри. Господи, как она вообще держалась на ногах? Зомби, а не человек. Ходячий бизнес-план. Выходит, она тихо гнила изнутри, а думала только о дегустации? Теперь понятно, почему Исаев смотрит на нее так снисходительно.

– Ну, а ты чем по жизни занимаешься? – с улыбкой спросил он, явно пытаясь ее отвлечь.

– Работаю в инвестиционной конторе. Хочу открыть свое дело. Ты же видел у меня в комнате меню? Вот как раз подумываю о кофейне-кондитерской.

– И что будете подавать?

– Десерты, выпечку, что же еще? Из лучшего у нас капкейки с малиновой… – она сдержала волну тошноты. – Нет. Не могу про еду.

– Жаль. Я бы послушал, если поесть все равно не получается.

– Рассказывай лучше ты что-нибудь. У тебя голос успокаивает.

– Правда? Вот уж не думал. А что?

– Что хочешь. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе… Или на худой конец, как ты умудрился попасть в мед и дошел до самых вершин хирургии.

– Ну, не такие уж это вершины… Хотя да, ответственными хирургами в тридцать два кого попало не делают…

Ника уютно прикрыла глаза, словно кто-то читал ей сказку на ночь. От его спокойного теплого голоса боль отступала вместе с волнением.

– Эй, не отключаться мне здесь! – вдруг опомнился он. – Держи меня за руку.

– Да, сэр, – блаженно пробормотала Ника, не открывая глаз. – Только никуда не уходи.

@drPashaIsaev

02 мая 12:29

#миртрудмай #спасибочтоживой

Пора обзавестись дачей, ящетаю. Буду феодалом.

Главное, чтобы там телефон не ловил и хотя бы пару дней не видеть Шарик [3] Шарикоподшипниковская улица рядом с 13-й ГКБ. .

– Пал Дмитрич, опять вы? – приветствовала его в оперблоке сестра Ольга, с которой он только вчера распрощался на выходные.

– Опять я. Кто у нас дежурит?

– Поспелов. Он во второй сейчас.

– Отлично. Если разминемся, предупреди насчет меня.

– А что случилось-то? – Ольга достала из коробки новую пару перчаток.

– Там девушка у меня с осложнением после гангренозного аппендицита. Надо бы взять. История свежая, но ты все равно возьми анализы, подготовь. Операционная есть?

– Первую сейчас отмоем, и, по идее, можно взять.

– Что значит «по идее»?

– В приемнике мужчина с аппендицитом, но Поспелов говорит, что срочных можно вперед, – Ольга переминалась с ноги на ногу, и было заметно, что ей не терпится закончить разговор.

– А из анестезиологов кто? Севанян?

– Да. Но его должен подменить Фейгин.

– Зачем? Разве он не?..

– Пал Дмитрич, не втягивайте меня в их преферанс дежурствами. Там белья вагон, отходы и полы домывать.

– А санитарка?

– Зинаида Федоровна-то? У нее спину продуло вчера на грядках, я ж не зверь. Можно я пойду? А то до утра не управлюсь.

– Конечно, конечно. Извините.

Паша решил все же дождаться Поспелова, чтобы не самовольничать в его смену. Договорился с ассистентами, отправил Севаняна к Веронике. Он убеждал себя, что она не настолько близкая знакомая, чтобы отказаться, но отчего-то нервничал. Да и поздно было метаться. Во-первых, никто, кроме него, не стал бы заговаривать зубы Надежде Сергеевне, во-вторых, Ника вдруг так восхищенно посмотрела на него там, в неотложке… Не хотелось терять лицо.

Нет, недостатка в женских восторгах у него не было. У некоторых дамочек молодой врач был чем-то вроде фетиша. Здесь, конечно, не Америка, чтобы девушки в очередь выстраивались за престижным статусом докторской жены и весомым окладом, но кое-какой романтический флер вокруг белого халата сохранялся. Больше, правда, у старушек. С ними просто чаще приходилось иметь дело. Но и молодым девушкам опыт ручного осмотра порой казался чем-то игривым и пикантным. В первые годы работы, по глупости не послушавшись коллег и не удалив страницу с реальным именем из социальных сетей, Паша время от времени получал послания от недавних пациенток. А уж медсестрам и вовсе чуть ли не по должностной инструкции полагалось бросать на врачей томные взгляды и грезить о подвенечном платье. Времени у них на это, конечно, оставалось мало, но не было случая, чтобы Паша зашел в сестринскую и остался без чашечки кофе, домашнего пирожка или радушной улыбки. Разумеется, здравым смыслом он обделен не был и потому мух с котлетами никогда не смешивал.

А Бася Карташова его всегда бесила. Сам не понимал почему. Выходила гулять во двор вся из себя, в белых гольфиках. Кто вообще гуляет в белых гольфиках? Играла с другими мелкими в какую-то дурь, все время у них были альбомы с секретиками, наклейки и прочая девчачья чушь. Два хвоста, круглые щеки под челкой и деловито поджатые губы. И на него смотрела как пионер на тунеядца. И пусть он эти времена не застал, но именно такой ему представлялась советская зануда. Только красного галстука не хватало.

С какой стороны ни глянь, ему следовало наплевать на ее мнение. Мелкая – раз, девчонка – два. Не сказать, чтобы она была очень толстой, но его так разозлило это сюсюканье «Басенька», что он не удержался. Да, пожалуй, погорячился. И в какие-то моменты ему даже становилось жаль ее. Но только Паша думал о том, чтобы как-то сгладить свою вину, как Ника бросала на него свой фирменный презрительный взгляд, он чувствовал себя последним нищебродом и от злости выкидывал очередной фортель.

Она была не виновата, что ей так повезло с отчимом и мамой. Его и младшую сестру Катю мама воспитывала одна, как и все в девяностые, впахивала на трех работах, и вся родительская любовь выливалась в раздраженные «Ешь!», «Иди спать!», «Выключи телевизор» или «Опять двойка?! А ну, поди сюда, скотина такая!» И он шел, только не к маме, а в гаражи, где они с пацанами жгли покрышки, строили убежище и хоронили дохлого голубя. И как назло, всякий раз, когда Паша нес найденную почившую зверушку на импровизированное кладбище, ему попадалась Карташова. И смотрела на него с таким омерзением, как будто он животину сам убил и собирался съесть.