Дарья Сойфер - Диагноз: любовь

– Илья Владимирович, что я сделаю? – забубнила сестра. – Расходку не привозят. Все плохо горят.

– Вот же дерьмо собачье! – и Фейгин добавил пару крепких выражений. – Карен, дави Селлика! Держи уже! Ты какого расслабился?! Ира, давай, – не глядя, протянул сестре руку за трубкой и лихо, одним движением, интубировал.

Паша и сам затаил дыхание, гипнотизируя монитор. От волнения одно ухо заложило.

– Сдуй, – донесся голос Фейгина. – Сатурация девяносто девять. Все, нормокапния. Можете начинать.

– Илюш, ты не посидишь тут? – поинтересовался Паша. – За компанию, а?

– Без проблем, – Фейгин рухнул на стул, и над экраном показалась лишь макушка его колпака.

Паша с уважением вздохнул: волшебник. Шли вместе с самого института, но при этом Илья был внутренне старше, мудрее и печальнее. И даже когда они вдвоем курили на улице у приемки, Исаев все думал о бытовухе, мелочах. Что домой взять пожрать, рискнуть ли с кредитом на машину, позвонить Ксюше из кардиологии или обойдется. А Фейгин больше молчал, пуская ровные струйки дыма, смотрел куда-то вдаль, словно приоткрывая мирскую оболочку, и время от времени изрекал нечто отвлеченное или познавательное вроде: «А ты знал, что на дне Марианской впадины нашли новую форму жизни?» И Паше обычно нечего было на это ответить. А в операционной Фейгину не было равных.

– Что нового, Илья Владимирович? – обратилась к нему Ерлина, пока Паша снимал старые швы.

– Вот, Настенька, присматриваю себе дельтаплан… – задумчиво сообщил Фейгин.

– А ты куда его ставить собрался? – удивился Паша.

– А летать где? Если только на полигон куда-то тащиться… – встрял Кузнецов, второй ассистент.

– И в машину поди не влезет, – качнула головой Ерлина.

– Не о том думаете, – Фейгин тяжело, даже с надрывом, вздохнул. – Это же чувство свободы. Ветер. А виды? Когда летишь над Кара-Дагом и перед тобой весь хребет, и море, и извилистый берег…

– Нет, я все-таки не понимаю, – перебил Паша. – Он складывается или разбирается?

– Я вот нашел в Интернете модель, вроде компактная, – Фейгин поднял над экраном смартфон с изображением дельтаплана. – Как тебе?

– А еще говорят, что врачам плохо платят, – проворчала анестезистка.

Илья что-то ей ответил, но Паша не расслышал. Он смотрел во вскрытую, очищенную от старых тампонов полость, и с ужасом наблюдал картину несостоятельности старых швов и тифлита на всю кишку. Нет, он подозревал. Да что уж там, знал, что увидит. И тем не менее теперь, когда столкнулся со всем этим напрямую, его взяла оторопь. Правила и рекомендации были ему отлично известны. По-хорошему, он должен был вывести стому через отдельный разрез. И Нике пришлось бы ходить несколько месяцев с калоприемником. Нике. Она этого не переживет. В любом другом случае он бы не заморачивался: либо кишку наружу, либо пойти на свищ. А сейчас беспомощно стоял и смотрел внутрь, как зеленый практикант.

– Паш, ты чего? – вывел его из размышлений Кузнецов. – Работаем?

– Подожди, я думаю.

– А чего тут думать? Выводить стому, и все.

– Оль, вызвоните мне Поспелова, пожалуйста, – обратился Паша к сестре.

– Как скажете, – засуетилась та и поспешила к телефону. – Евгений Игоревич, зайдите в первую…

Поспелов, видимо, успел уже задремать, поэтому вошел, недовольно переваливаясь и на ходу цепляя маску.

– Глянь, а? – попросил Паша.

– У, да купол сгнил весь… – Поспелов склонился над раной. – Я бы вывел… Ну, или на свищ… А что тебя смущает? Нет, ты подумай, тифлитище до самой восходящей… Кто у нас тут?

– Девушка, двадцать семь лет.

– Красивая, что ли?

– Ну, не страшная, – Паша сосредоточенно изучал пораженную область. – Знакомая. Жалко ее. Может, все-таки попробовать частично иссечь и ушить?..

– Я б не стал. Риск такой. Сам знаешь, что будет, если не состоится. – Поспелов обошел стол и заглянул в полость с другой стороны. – Хотя… Тут с краю неплохой участок… В принципе, если вот здесь уцепиться… Можно клинышком, и ткани должно хватить на два ряда… Ох, и прилетит потом за это!

– А то я не знаю! Так что, как думаешь, будет держаться? Не навредим? – Паша с надеждой посмотрел Поспелову в глаза.

– Шансы есть… – тот наклонил голову и прищурился. – Попробовать можно. Ну что, будем делить ответственность? Помыться к тебе?

– Давай. Спасибо, Жень, – кивнул Паша, и пока Поспелов мыл руки, чтобы присоединиться, еще раз взглянул на безмятежное лицо Ники.

Да, он определенно рискнет. Пойдет ва-банк. Даже если она никогда об этом не узнает.

Паша был рад присутствию Поспелова. Нет, больше никаких знакомых на столе. Этических дилемм, мучительного выбора, волнений… На фиг всё. Нервы дороже. Но в этот раз он все же остался собой доволен.

Под мирную дискуссию Поспелова с Фейгиным о даче и рассаде, он сумел абстрагироваться и сосредоточиться на слепой кишке. Словно перед ним была не Карташова, да и вообще не живой человек, а просто бирюзовая простыня с дыркой и пораженная кишка. Вызов его мастерству. А он любил такие штуки. Клиновидное иссечение, ушивание в два ряда и неистовая вера в то, что швы будут состоятельны.

Об этом никто бы не снял кино, как про доктора Хауса, потому что шил он молча. Никакой элегантности и заумной болтовни. Только взмокший под колпаком затылок, жужжание в ногах и редкие реплики вроде «Садоводы хреновы!» в ответ на спор о том, когда лучше прищипывать высокорослые томаты.

– Ну, что скажешь, Насть? – спросил он Ерлину, наложив последний шов и любуясь своей работой, как художник.

Она изогнула светлую бровь, уважительно кивнула:

– Божественно.

– Так, не сглазьте мне здесь! – вмешался Поспелов. – Пусть он сначала неделю продержится, я тебя тогда сам расцелую.

Паша вздохнул, и страх снова накатил на него. Завтра на утренней конференции его распнут и вываляют в дерьме за неоправданный риск. Опять заведующий, чтоб у него машина посреди МКАДа заглохла, опять мерзкий Юдин из соседнего отделения… Нет, срочно домой. Хоть немного расслабиться перед публичной поркой.

Закончив, он вышел в коридор, стянул маску и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Слишком громкие слова для больницы, но после полутора часов в операционной, в которой окна не открывались в принципе, да еще и в компании нескольких взрослых людей, хлористый дух коридора напомнил Паше об альпийских лугах.

Исаев умылся прохладной водой, спустился, чтобы взять в автоматах кофейку и сэндвич, и ноги сами понесли его к выходу, но он задержался, ругая себя за сентиментальность. Доел и снова поднялся наверх, в реанимацию.

В приятном глазу полумраке пасмурного дня у стеклянной стены лежала Карташова. Сестры только-только переложили ее, застелили новое белье, и она была такая безмятежная, чистая… Будто у нее там, под одеялом, все те же белые гольфики. И Паша улыбнулся.