Николай Лобко - Варенька

Прижавшись щекой к косяку двери, Варенька с грустью наблюдала за распродажей вещей, к которым она привыкла.

— Кресло возьмешь? — спросила Капитолина Николаевна.

Скупщик неторопливо повернулся и, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок, двинулся с места.

Варенька бросилась вперед и заслонила собой кресло.

— Это бабушкино, — запротестовала она.

— Отойди, деточка, не мешай, — с досадой отстранила ее тетя Лина. — Бабушке кресло уже не нужно. А в наше время таким старьем нельзя со вкусом обставить квартиру.

В последующие дни в комнате скребли, шпаклевали, мазали, красили. В результате пол стал багрово-красным, а стены ядовито-желтыми. На окнах появились «стильные» светло-васильковые гардины с огненно-рыжими молниями и синевато-холодными квадратами и ромбами. Над столом, глянцевито поблескивающим гладко отполированной сиреневой поверхностью, повисла новая неопределенной формы люстра из гнутых тонких трубок. Четыре зеленоватых рожка, насаженных на их концы, будто еще не уяснив своего назначения, с наивной робостью торчали в разные стороны.

Чтобы все устроить побыстрее и соответственно своему вкусу, Капитолина Николаевна в артели, где по штатной ведомости числилась калькулятором, но выполняла работу машинистки, взяла отпуск на несколько дней «за свой счет».

С утра и до ночи, громко шлепая домашними, изрядно истоптанными туфлями, она носилась по комнате, наводя порядок, и при этом без устали напевала:

Дальше, видимо, забыв слова и мотив романса, она что-то невнятно бормотала, но затем продолжала призывно и с упреком:

Над кроватью она приколотила по дешевке приобретенный в скупочном магазине тусклый, будто закопченный узенький коврик с рогатым оленем. Высоко вскинув голову, поджарое животное испуганно таращилось на водяную мельницу, густо заросшую кряжистыми дубами.

— Немецкий гобелен! — гордилась приобретением тетя Лина и, чтобы повысить в чужих глазах значение своей покупки, с напускной скорбью добавляла: — У нас таких еще не научились делать.

На стол она поставила тощего мопса, вырезанного, согнутого и склеенного из белого пластика с легкой позолотой.

— Синтетика! — Капитолина Николаевна с придыханием произносила это очень модное слово, смысл которого понимала довольно смутно.

Впрочем, это нисколько не смущало ее. Наоборот. Капитолина Николаевна любила такие слова и старалась почаще ими пользоваться, считая, что их загадочность придает ей самой весомую значимость, показывает ее в лучшем, выгодном для нее свете.

На самую верхнюю полку подчеркнуто асимметричной этажерки она водрузила в штампованной пластмассовой рамке портрет мужчины с тоненькими усиками и блудливыми глазами.

У Капитолины Николаевны слегка кружилась голова. Разбуженное воображение, в каких-то неясных, быстро сменяющихся и путаных сочетаниях ярких красок, смеха, музыки и острого запаха вина, создавало ощущение стремительно несущегося навстречу ей счастья, в котором главенствовало что-то волнующее от мужчины, сильное, сокрушительное, захлестывающее дух. Казалось, распахни дверь — и все это неудержимо ворвется в комнату, наполнит ее до предела. Только бы потом не выпустить ни капельки. А потому нужно чистить, мыть, натирать, торопиться. Капитолина Николаевна трудилась не жалея сил.

Самой большой удачей она считала покупку по сходной цене небольшого шкафа с раздвижными стеклами, вместо дверок. Поставила она его на самом видном месте, возле стены напротив, входной двери, и тут же нарекла:

— Сервант!..

Вареньке до боли было жалко исчезнувшей вдруг уютной комнаты, в которой она почти десять лет прожила с бабушкой. Девочка глотнула горький комочек, подкативший к горлу, а потом кинулась к двери.

В коридоре она чуть не столкнулась с Частухиным, который нес из кухни чашку с бульоном.

— Варенька, ну что ж ты, осторожнее надо, — упрекнул он девочку, но, когда она, круто повернув, выбежала на лестницу, подумал: «Что это с ней?»

— С Варенькой нашей что-то неладное творится, убежала, — озабоченно сказал он жене.

— Куда это на ночь-то?.. — встревожилась та. Здоровье ее восстанавливалось медленно, с трудом двигалась она по комнате, говорила с напряжением, заикаясь.

Поставив чашку на стол, Владимир Григорьевич подошел к окну, по которому дружно барабанили крупные дождевые капли.

— Дождь начинается, — недовольно хмыкнул он и повернулся к жене. — Пожалуй, выглянуть надо. Девочка в одном платьице выскочила.

— Ну, конечно, Володя, — поддержала жена. — Иди.

Когда чьи-то руки легли на плечи прижавшейся к дереву Вареньки, она вздрогнула и, как дикий звереныш, готовая к сопротивлению, быстро повернулась. Но перед нею стояла Елизавета Васильевна, и девочка сразу обмякла, застенчиво потупилась.

— Ты что здесь делаешь? — пристально вглядываясь в ее лицо, спросила Елизавета Васильевна.

— Плачу, — тихо, откровенно и как-то очень уж просто произнесла девочка.

Ответ был столь прямой и в то же время потрясающий своей искренностью и горем, что Елизавета Васильевна испытала чувство, будто на какое-то мгновение дух перехватило. Стараясь не выдать себя, она накрыла девочку полой плаща и, еще не уверенная в том, что справилась с собой, тихо проговорила:

— Пойдем домой.

— Не хочется, — призналась Варенька.

— Но здесь оставаться нельзя, простудишься.

Только теперь Варенька заметила, что на дворе шел дождь. Но под густой, развесистой липой, где она стояла, было еще сухо. От Елизаветы Васильевны едва уловимо пахло перегретым машинным маслом. Так пахло от бабушки, когда она возвращалась со смены. И девочка попросила:

— Постоим немножко.

По тому, как Варенька прильнула, Елизавета Васильевна угадала ее мысли и, чтобы девочка не тревожила себя напрасно тяжелыми воспоминаниями, сказала:

— Нет, нет, пойдем. Постоять мы сможем в другой раз, когда погода будет хорошая.

Подавив вздох сожаления, Варенька покорно двинулась к дому.

«Надо сказать Капитолине Николаевне, чтобы она повнимательнее относилась к племяннице, — подумала Елизавета Васильевна. — Не затосковала бы девочка».

На лестнице их встретил Владимир Григорьевич.

— А я за Варенькой собрался.

— А мы уже идем, — с напускным весельем отозвалась Елизавета Васильевна. — Опоздали, Владимир Григорьевич.

Зато для Капитолины Николаевны возвращение племянницы оказалось полной неожиданностью. Как выяснилось, до этого она даже не подозревала, что ее нет в квартире.

— Спасибо вам, — запахивая полы халата, поблагодарила она соседей и вскинула брови: — Эти дни я совсем закружилась, просто беда. И ты хороша, всю квартиру встревожила…