Николай Лобко - Варенька

Возбуждение, охватившее ребенка, удивило врача.

— Что с ней? — озабоченно произнесла она и спросила Анастасию Михайловну: — Девочка никогда не видела вас раньше?

— Нет, — тихо ответила она. Но добрым, отзывчивым сердцем женщина уже поняла умирающего ребенка. Она вдруг решительно подошла к кроватке и, нагнувшись, шепнула:

— Я твоя мама.

Девочка встрепенулась, обхватила здоровой ручонкой шею Анастасии Михайловны и прижалась к ней худеньким, будто лишенным веса тельцем.

— Что ж ты так долго не приходила? — заплетающимся от счастья языком слегка укорила она. — Я тебя ждала-ждала. — И, радостная, спрятала свое лицо на груди женщины.

Пришлось Анастасии Михайловне задержаться в палате. Трудно было отказать ребенку в последней для него ласке. На прощание она пообещала:

— Я к тебе скоро приду.

С этого дня, к удивлению врачей, Люся начала быстро выздоравливать. В канун Нового года ее выписали из больницы в детский дом.

Но девочка вдруг заупрямилась:

— Не пойду. Ко мне придет моя мама.

— Когда она придет, мы позовем тебя, — обещали воспитательницы детского дома. — У нас весело. Елка!

Но Люся твердо стояла на своем:

— Нет. Я буду ждать.

— Девочка впечатлительная, опять бы не заболела, — забеспокоились врачи и решили: — Пусть еще день-другой пробудет здесь.

Вечером коридоры опустели. И только у крайнего окна углового коридора виднелась гладко причесанная русая головка маленькой девочки. Сквозь незамерзшее в углах стекло она с неослабевающей надеждой вглядывалась в лицо каждого прохожего. Людей на улице было много, но все они проходили мимо, не останавливаясь.

Люся затосковала.

Дежурная, которой была известна история чудесного выздоровления девочки, позвонила по телефону Анастасии Михайловне на фабрику.

Четверть часа спустя Гаврилова была уже в больнице.

Люся, едва услыхала в коридоре ее голос, бросилась навстречу.

— Мама! Мамочка!..

Анастасия Михайловна обняла девочку, поцеловала и прижала к себе.

— Я за тобой, пришла, доченька.

Дома дверь открыл папа. Для Люси это было приятной неожиданностью. Однако еще большим сюрпризом оказалась елка, которую папа успел купить, успел привязать к стулу, но не успел нарядить.

Девочка переступила порог квартиры, посмотрела на папу, на елку, оглянулась на маму и счастливо засмеялась. Наконец-то она опять дома!

Так Люся навсегда вошла в семью Гавриловых…

— Может, мне поговорить с Амелиной? — предложила Анастасия Михайловна.

— Я думаю, это не помешало бы делу, — согласилась Нина Алексеевна. — Когда вы собираетесь пойти?

— Сегодня.

— Очень хорошо. Вареньку я задержу в школе. У меня тут найдутся для нее кое-какие поручения.

— Ну, а я пойду, — поднялась Анастасия Михайловна…

Нежданную посетительницу Капитолина Николаевна встретила с откровенным изумлением.

— Вы, наверное, из родительского совета? — поинтересовалась она.

— Нет, я немного знакома с вашей племянницей, — ответила Анастасия Михайловна.

— И только? — удивилась Амелина.

— Разве этого мало?

— Как бы вам сказать, — начала было с иронией Капитолина Николаевна, но тут же спохватилась: — Конечно, конечно, я понимаю вас.

Анастасия Михайловна коротко изложила причину своего посещения.

— У меня руки опускаются, — страдальчески проговорила Капитолина Николаевна. — Верите? Не знаю, что делать. Ну чего ей еще здесь не хватает? — Она широко повела рукой, как бы приглашая гостью осмотреть пестрое убранство комнаты.

— Может, ей кто-то мешает?

— Кто? Нас только двое.

— Но ведь девочка отлично училась.

— И все теперь думают: в том, что она отстает, виновата я.

— Возможно, так и не думают, но какая-то причина должна быть.

— Но у нее такое горе. Она очень любила свою бабушку.

— Да, это, конечно, серьезно, — согласилась Анастасия Михайловна. — Но девочка приходит в школу, не приготовив уроков. А у нее чудесная память, вчера я в этом сама убедилась. Она очень быстро выучила стихотворение. А сегодня вдруг отказалась отвечать.

Капитолина Николаевна сразу перешла от обороны к наступлению.

— Вот видите! — торжествующе воскликнула она. — То же самое и я говорю: может, а не хочет! А все характер. Слова не скажи. Была б она родная, так я как-нибудь нашла бы… как с ней договориться, — она выразительно потрясла в воздухе ладонью с широко растопыренными пальцами, — и никто бы мне слова не сказал. А тут ведь такого наговорят, что потом век не оправдаешься.

— А не написать ли нам матери?

— Пишу! — Чтобы придать своим словам большую убедительность, Капитолина Николаевна плотно прижала ладонь к своей груди. — Очень часто пишу. Но мать там, а дочка здесь.

— Вы можете дать мне адрес?

— Пожалуйста. — Амелина собралась продиктовать то, что от нее требовалось, но потом взяла с этажерки использованный конверт и подала его. — Вот здесь внизу ее обратный адрес.

Провожая гостью, она огорченно вздыхала:

— Очень трудный ребенок. Спасибо, что зашли…

Но, закрыв за Анастасией Михайловной дверь, Амелина раздраженно стиснула зубы:

— Черт знает, что это такое! Все лезут. Соседи, школа, теперь, видите ли… общественность! «Я немного знакома с вашей племянницей», — передразнила она свою недавнюю собеседницу и гневно сжала кулаки: — Какое им всем дело до этой дрянной девчонки?

Она быстро вошла в комнату, остановилась посередине и, грозно подбоченясь, прошипела:

— Ну, пусть она придет, сегодня я с нею поговорю по-своему…

На полное тревоги письмо Анастасии Михайловны, которое она написала в тот же день, когда получила адрес, Екатерина Ивановна не ответила.

Не ответила она и Нине Алексеевне.

Но Амелиной она написала:

«Пожалуйста, Линок, очень тебя прошу, сделай все, что нужно, для того, чтобы мне больше не писали доносов. Я очень боюсь, чтобы письма не попали Геннадию Ксенофонтовичу. Он очень мнителен и будет недоволен. Посылаю двести рублей, через пятнадцать дней вышлю еще…»

Прочитав письмо, Капитолина Николаевна довольно усмехнулась:

— Ну что ж, нет худа без добра. Двести рублей тоже деньги…

А Варенька училась все хуже и хуже.

От какой бы то ни было помощи она продолжала категорически отказываться:

— Сама справлюсь…

Перестала разговаривать с Люсей, начала дичиться подруг, из-за пустяка поссорилась с Ниной и ушла от нее на заднюю парту. Девочка замкнулась в себе. Любое проявление сочувствия ее раздражало.

На Капитолину Николаевну не жаловалась.

«Ну что с того, если я скажу? — рассуждала она. — Ну, вызовут ее, поговорят. А потом она будет кричать на меня. Я написала маме. А она ответила: «Слушайся, Варенька, тетю Лину». Ну, а разве я ее не слушаюсь? Просто я не успеваю всего делать. Вот если бы я не училась, тогда тетя Лина, может, была бы мною довольна…»