Дмитрий Гаричев - Река Лажа

Шли в чернеющей зелени, по иссохлой грязце, одесную не видной отсюда реки, позади обручавшейся с тощей Шерной, из глубин закиржачья петлявшей в осоках; лес был лиственный, плотный, внушающий сон и скрывающий низкое небо. День казался не муторнее предыдущих; мало-мальски спокойный майорским сопутствием, Птицын вслушивался в выжидающий лес и жалел, что легко по указке покинул циутр, чем бы ни угрожало его примененье теперь в оскверненных слепневскою козней пределах. Аметиста тянуло пожаловаться на вчерашнюю схватку в дверях, расспросить, не бывало ли жалоб похожего рода, но смолчал, избегая до нужного времени спутаться с затихарившимся лихом; неизбывная дымная примесь сушила лицо, нос и горло, скребла и мешала внутри. Явный пламень легко облизал Млынь по краю, всполошив дровяное пониклое Молзино, у которого был оттеснен и подавлен, но пожары шатались покуда за ближним Егорьевском, приступали к Орехову, Павлову и Куровскому, далеко простирая бесшумную белую длань, застилая обзор на дорогах района и ломая астматиков. Птицын, не уступая иным в причитаньях изустных, про себя тайно благословлял дымовую беду, несрываемую пелену над дворами районами и лесом, этот общий мешок, всех поймавший единой охапкой и равно душивший, не считаясь с границами личных пространств и врачебными мненьями. Ни дожди сентября-октября, обращавшие улицы в чавкое месиво, ни завалы зимы, ни губительные половодья весной не могли, стоит ли отмечать, побороться с возросшим из залежей дальних несчастьем в охвате и всеобязательности. Не казалось ли вам, наконец обратился к Почаеву он, что невинная с первого взгляда последовательность Слепневым устроенного беззаконья и масштабных горений, затронувших многие области, сохраняет в своей подноготной пока не открытый нам умысл? не зависима ли, и в каком направленье, интенсивность пожаров и плотность завесы от того, как близки/далеки мы от обнаруженья прегорького клада? Затемненный майор покосился на Птицына без пониманья в глазах, ничего не ответив. Как угодно, лягнулся податель отчаянной мысли, но взываю хотя бы, умом далеко не ходя, засвидетельствовать нездоровость количества выгнувшихся коромыслом берез; интересны и видимые кое-где по деревьям ожоги листвы, не успевшей еще зажелтеть. Нас втянули в игру, герр майор, чтобы не проиграться совсем, нам пристало вести себя пристальней, не гнушаясь и самыми малозаманчивыми вероятностями; допускаю, однако, что нужный нам ключ может быть обретен не от пристальности, но, напротив, в режиме расфокусировки, о котором мы, что огорчительно, мало осведомлены. Но скажите, майор, замечали ли вы, когда вечер июньский бывает особенно тих (спортплощадки пусты; азиаты, страшась участившихся в этот сезон патрулей, не показываются наружу из нор; недоделки тринадцати лет, завалившись к кому-то на дачу, не бряцают смартфонами; псы, излаявшись днем, спят без задних, мешая парковке; остановлены и карусель, и качели; ничье телевиденье не затмевает соседних, согласье достигнуто в хоре), день минувший вам кажется сном, свежесть темная кружит прохожую голову и на каждом четвертом шагу норовит оторвать от земли — в это самое время нехватка чудесных явлений и веяний, подавляющая человеческий род круглый год без разбору, исправляется бережно паллиативною нежностью, источаемой каждою порой кирпичной и всяким бетонные плиты связующим швом? И тогда-то, когда беспримерная прелесть на раз примиряет нас с версией об окончательности нам вмененной юдоли, нам становится как никогда очевидно неприкрыто повсюду разлитое чудо, чья природа, вне всяких сомнений, не нашего толка и не с этой взята стороны. Не случалось ли с вами такого открытья, признайтесь, майор? Я скажу вам, что и выкрутасы Слепнева, как это ни гнусно, лежат в той же плоскости, что и загадка июньского вечера, не берущаяся никаким инструментом, кроме хваткого сердца, чье отсутствие, верно, рискует не скрасить наш опыт. Мы могли бы, тасуя приманки, проявить сколь нам будет угодно примет, аттестующих мойщика как существо, одаренное необъяснимою силою и отдавшееся в наши руки из некой жестокой забавы, цель которой нам вряд ли сегодня понятна, но и эти сомнительные ухищренья не смогли бы служить нам подспорьем ни в розыске тел, ни в сближенье с подспудною неизреченною сказкой, тайным руслом обыденной Лажи, так и не обретенным, уже подзабытым в народе копателем раньшего времени. Вы хотели бы враз дотянуться до дальнего берега, не замочившись, а ведь речь даже не о каких-нибудь там Ковершах в ожерелье из клюквы. Так посредничество мое, чья неказистость и так выдается достаточно, до конца обессоливается излишне прямым отношением к делу, вами избранным с первых минут наших взаимотщаний. Вам нужны ваши юные трупы, и то, что окутало их, вас волнует немного, а мне — да поймете ли вы? — с шестилетней поры мстилась выработка этой ткани, ниспаданье, скольженье ее, залеганье подкожное; и сейчас, когда наши Олеги так надежно обернуты ей, я по вашей указке обязан сорвать это дышащее покрывало, разметать эти ризы так запросто, будто в аварию выдернуть шнур и ослабшее выдавить к черту стекло. Эти мальчики взяты от нас под опеку широкой болотистой повести, на которой страницах и мы с вами кратко возникли и тем, постигаю, спасемся немного от общеположенной ямы; в этом свете уместны не цепкость, не кавалерийский наскок, столь излюбленный вами, но врастанье, вплетенье, созвучность; довольно ль вам этого? Мы должны говорить на одном языке с тем, чему предстоим; это легче, чем выучить дойч, не кривитесь, майор.

Слабосильный осиновый, с перебивками лиственниц, строй, протянувшийся справа, раздался, предъявив незнакомое раньше ему озерцо, упирающееся противным концом в староверческий ельник. Аметист дал Почаеву знак задержаться: погодите, майор, я хочу научить вас одной любопытной безделке, способной и вам кое-что приоткрыть: потрудитесь получше запомнить текущий пейзаж — это зеркало вод, обрамляемое нестоячим кустарником, чернобурую хвою напротив, не растраченную до конца еще прелесть листвы, небо сине-молочное, что бы еще вы хотели учесть, — и сегодня, как ляжете спать, постарайтесь представить себе это место в контексте спустившейся тьмы, но поймите меня хорошо: не выдумывайте, бога ради, азиатских чудовищ, некрещеных детей, суетящихся в кронах, и утопленниц с волосами, что возгри, нужно только проникнуться тем, что у вашего дома и этого леса с пробоиной озера одна на двоих неразменная ночь и ни завтра, ни годы спустя никакой перемены в такой установке не произрастет. Аметист на десяток секунд приумолк, позволяя Почаеву что-либо переспросить, но погасший майор все молчал, и глаза его изображали все то же растерянное скудоумие, что в начале пути. Птицын выдохнул с рыканьем тихим, притворным и тут же закашлялся. Солнце, выбравшись, жарко легло на лицо. Герр майор, приосанился Птицын, если вы поклон итесь Слепневу и признаете над собой его власть, он, уверен, отдаст вам искомые кости, ему от них прок невелик; вас не выпрут с поста, непременно отметят и ведомственно, и в печати, а потом, чем не шутит судьба, могут произвести в генерал-губернаторы или куда вы изволите метить — я отнюдь не силен в этих табелях, так что не будем. Это, надо признаться, не лучшее из предложений, но, конечно, скорейшее в осуществленье; я единственно вас попросил бы в такой ситуации вовсе не привлекать мое имя к отчетам по делу: мне оно еще несколько дорого, как ни крути. Раскаленный майор задышал, словно печь, заливаясь свекольно от воротника до коротких песчаных волос, желваками работая: я, чтоб ты знал и запомнил, стране присягал, когда ты еще в школе за партой зудел при прыщах, и таких, как твой пидор Слепнев, опечалил конкретно без счета, ноздри рвал и ногами месил, и приятеля же твоего, спидоносца, также лично крушил на Рогожской, пока не наскучило; я два центра торговых пасу, двадцать тысяч квадратов, этот сраный «хендай» мне вообще для отвода претензий, чтоб ты понимал; Платьев ваш малахольный по пять раз в году засылает мне то солонины, то рыжиков, то балыку, то медвежьего окорока, потому выторговывать у Слепнева локацию юных останков для себя почитаю позорным, и ты о таком позабудь. За спиной у майора недвижное ранее озеро, наблюдал Аметист, оживало дурным оживаньем: посредине его соткалась словно белая нить заклубившейся пены и затем протянулась во всю ширину водного промежутка, и майоров советчик, к губам приложив указательный палец, выразительным взглядом заставил Почаева приобернуться: пенный гребень клубился и рос, поднимаемый толщей воды, на глазах формирующей вал крепостной, неприступный для всякой осады; поразительно локоть за локтем росло укрепленье, поднималось шумливо, бугрилось свинцовыми мускулами, наливалось и ныло, обдавая деревья раскатами дрожи; сотрясаемый зрелищем, Аметист краем глаза бессильно следил, как майор, в безвоздушном припадке распяливший рот, рвет рубашку одною рукой, а другою распетливает пистолет. Птицын предупредительно вскрикнул, накрывающий грохот пронзая, но майор уже искренне целил в скопление вздыбленных вод как в копейку и, когда водяная стена, трехэтажных достигнув высот, чуть качнулась и двинулась к ним, раз, другой и — уверенней — третий, прострелил тело серого морока. Надвигающаяся громада, отшатнувшись, зависла дамоклово, и опомнившийся Аметист дал майору команду бежать до того, как мятежные воды со стоном обрушились вниз и рванулись из озера мутно-зеленой волной, увлекая с собой потревоженный ил и гнилое ощепье лесное, навалились на берег с хлопком, перемалывая пересохший рогоз, и накрыли пустую дорогу.