Люси Эдлингтон - Алая лента

После подъема мы, как всегда, бегом отправлялись в туалетный блок — сражаться за место на унитазе и возле умывальника. Оттуда — на плац, на проверку. Дома я, встав с постели, умывалась теплой водой, потом надевала на себя чистое платье и, перед тем как уйти в школу, чинно садилась завтракать вместе с бабушкой и дедушкой. Теперь же я превратилась в испуганное животное, которое не имеет даже такой роскоши, как полотенце, чтобы вытереть лицо.

После туалета мы выбегали на утреннюю проверку и выстраивались колоннами по пять человек в ряд. Здесь нас были тысячи и тысячи — все в полосатых робах, все изможденные и оборванные, и все, как один, безымянные — только номер да цветной винкель на груди. Я не смогла удержаться. Я хорошо понимала, что совершаю глупость, которая дорого может мне обойтись, но все-таки осторожно вытащила из потайного кармашка красную ленту и завязала бантом у себя на шее. Завязала и впервые после прибытия в Биркенау почувствовала себя живой. Теперь это была я, а не просто еще одна из толпы.

Впрочем, поскольку я была всего лишь глупой, но не совсем сумасшедшей, я подтянула верхний край своего полосатого платья, чтобы прикрыть, спрятать ленточку.

Я повернула голову, нашла взглядом Розу и подмигнула ей. Она подмигнула мне в ответ. То, что я сделала с лентой, она не видела. А тем временем над крышами барачных блоков и колючей проволокой изгородей разгорался красивейший рассвет, окрашенный в нежные розовые тона. Он подкрасил плывущие по небу облака, обещавшие сегодня желанную прохладу, а может быть, даже долгожданный освежающий дождь.

Я почти не обращала внимания на проверку, которая по своему обыкновению тянулась и тянулась до бесконечности. Как всегда, перекличку вели и считали нас по головам капо, а надзирательницы стояли в стороне — зевали, жаловались на то, что ужасно устали и как трудно каждый день вставать в такую рань. Затем одна из надзирательниц отделилась от их черной стаи и решила для разминки пройтись вдоль нашего строя. Как и все остальные, я сразу подобралась и приняла нужную стойку — подбородок поднят, глаза опущены книзу. Сторожевые овчарки тоже присутствовали на проверке, сидели рядом со своими хозяйками, голодные и злые.

Я вдруг почувствовала пробившийся сквозь привычную вонь Биркенау аромат духов. Тяжелый, приторно-сладкий. Такими духами могла бы пользоваться женщина, собирающаяся в прокуренный ночной клуб, но никак не надзирательница концлагеря, идущая на проверку в пять часов утра.

Духи «Синий вечер». Карла.

Она остановилась передо мной, и у меня защипало в носу, таким сильным был этот запах. Я неподвижно уставилась взглядом на блестящие пуговицы ее мундира.

И тут я вспомнила о ленте, и у меня екнуло сердце. Бантик. Но ведь он завязан так низко, чтобы со стороны не увидеть, да? Не должна она его заметить, не должна. Кроме того, это же Карла. Может быть, она специально подошла ко мне, чтобы поздравить с успехом, который имело мое платье у Мадам? Или собирается передать мне новый заказ от комендантши.

Все правильно, пора готовиться к осени. К светлым волосам Мадам очень подойдет что-нибудь цвета красной ржавчины.

Так я пыталась успокоить себя, скрипнула кожаная перчатка Карлы. Она протянула руку и оттянула вниз верхний край моего похожего на полосатый мешок платья.

— Что это? — вкрадчиво спросила она. — Отвечай! Что это?

— Лента.

— Лента. Да, я это вижу. Я хочу знать, зачем ты ее надела?

Я моргнула. Пришло время просить прощения. Унизиться. Снять ленту и склонить голову в знак поражения.

Но алая лента вселила в меня ужасную уверенность.

— Я хотела выглядеть мило.

— Что-что? — Карла наклонилась так близко ко мне, что я подумала, не задохнуться бы мне от ее духов. — Я не поняла, что ты сказала.

Неужели весь мир замолчал? Неужели вся лагерная вселенная ждала моего ответа.

— Я сказала, что хотела выглядеть мило, — повторила я, гордо задрав подбородок.

Хлесть!

Первый удар настолько удивил меня, что я даже не поняла, что произошло. Это было похоже на тот случай, когда я сидела на переднем ряду в автобусе, а в ветровое стекло на полной скорости врезался голубь. Только на этот раз ветровым стеклом была моя голова, а голубем плеть Карлы, и она в отличие от того голубя не стала кровавой лужей, и перья не взметнулись.

В ушах у меня зазвенело, и я пошатнулась. Пиппа коротко гавкнула и подняла переднюю лапу.

— Мило? — издевательским тоном переспросила Карла. — Мило, как обезьяна с подведенными тушью глазами? Как крыса с намалеванным помадой ртом?

Хлесть! Второй удар. Мозги колыхнулись внутри черепа, как студень в кастрюле. Потекла кровь. Я потрогала свою разбитую губу — кончики моих пальцев стали красными. Инстинкт самосохранения говорил: ДАЙ СДАЧИ, но все, что я могла сделать, это оставаться на месте и не двигаться.

Хлесть! Третий удар. Теперь Пиппа начала сердито рычать.

С неба упали первые капли дождя.

— Прошу вас! Не надо, пожалуйста! — раздался крик. — Это моя вина! Это моя лента! Это я дала ее ей!

«Заткнись, Роза, опусти голову и держись подальше от этого», — подумала я.

Хлесть! Карла повернулась и ударила Розу так сильно, что Роза не удержалась на ногах, повалилась на свою соседку, та на следующую, и мне показалось, что весь ряд сейчас упадет, как домино. Роза упала в пыль. На ее платье расплывались первые капли дождя. Помочь Розе подняться никто не решался — все боялись Карлы. Я сдвинулась, чтобы помочь, но та отрицательно покачала головой.

— Как трогательно, — буквально выплюнула последнее слово Карла. — Солгать, чтобы выгородить подругу.

Она замахнулась ногой, собираясь ударить Розу сапогом. Я не выдержала.

— Оставьте ее! — крикнула я Карле. — Она ничего не сделала! Лента на мне!

Глядя мне прямо в глаза, Карла пнула Розу в живот. Затем подняла хлыст. Я ничего не могла с собой поделать, я съежилась от страха. Поскольку размахивать развернутым хлыстом в таком скоплении полосатых было неудобно, Карла ударила меня в лицо рукоятью, затем кулаками, а когда я упала на землю, ногами.

Роза несколько раз порывалась вмешаться, но тогда доставалось и ей.

Я прижала колени к груди, прикрыла руками голову, стараясь стать как можно меньше.

Мне хотелось крикнуть: «Это же я! Элла! Девушка, с которой ты постоянно болтаешь. Которую угощаешь тортом. Которая шьет для тебя замечательные наряды…»

Дождь хлынул сильнее, смешиваясь с кровью. Пыль превращалась в грязь.

Наступила тишина. Тяжелое дыхание Карлы.

Я рискнула приоткрыть глаза и увидела, что лицо Карлы перекосилось, словно брошенный в огонь лист бумаги. Глаза сузились до крошечных стеклянных бусин. Дождевая вода текла по ее щекам — жалкая пародия на слезы.