Люси Эдлингтон - Алая лента

Марта разговаривала со мной, скрестив руки так, что торчали ее острые локти. Возможно, мне только казалось, что она впечатлена моим успехом.

— Мадам говорит, что ты можешь сшить для нее еще несколько вещей.

— Сошью, — быстро согласилась я. — Она не будет разочарована. У меня всегда много идей…

— За идею хлеба не купишь. Иди работать. Я достала для тебя новую машину в универмаге, старая же сломалась…

— Спасибо. Тогда я начну прямо сейчас.

— Давай, трудяга, — кивнула Марта с той гримасой, которая заменяла ей улыбку.

* * *

Я села на свое место как во сне. Думала рассказать Розе обо всем. Она бы порадовалась, что вышила тот подсолнух. Мы можем получить неплохую награду, может, целых шесть сигарет, это миллион возможных обменов. Мы могли бы вместе работать над новыми проектами — мой дизайн, ее…

Тут я взглянула на новую швейную машину и застыла.

— Помочь настроить? — спросила сидевшая через проход от меня Шона, зажав булавку в зубах. — Элла! Я спрашиваю, нужна помощь?

Она вытащила изо рта булавку и воткнула ее в отрезок хлопчатобумажной ткани цвета заварного крема и согнулась в приступе кашля.

Я отрицательно покачала головой. Мысленно я даже отвечала Шоне, но произнести не могла. Слова были слишком страшными.

Нет, спасибо. Я очень хорошо знаю, как управляться с этой машиной. Я справлюсь. Я делала это миллион раз, потому что это швейная машина моей бабушки.

Швейная машина стояла на моем столе и блестела золотыми узорами на покрытых угольно-черной эмалью боках. Табличка, на которой было выгравировано имя моей бабушки, исчезла — скрутили.

Бабушка всегда следит за тем, чтобы на ее машине не было ни пятнышка грязи, ни пылинки. Я подняла прижимную лапку и увидела под ней идеально чистую, никелированную пластину.

С нитками бабушка тоже обращается очень аккуратно. Я подняла крышку отделения для ниток и увидела там ровные ряды маленьких стальных катушек с ровно намотанными на них нитками — зелеными, желтыми, красными, серыми, белыми и розовыми.

Я внимательно осмотрела бок машины. Все, как я помнила с детства, — едва заметные царапины на эмали, оставленные бабушкиным обручальным кольцом. Они появляются, когда она регулирует машину.

Я сидела и смотрела на нее, словно парализованная, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Я пыталась убедить себя в том, что здесь какая-то ошибка. Ее не могло быть здесь, в Биркенау. Только не Бетти, бабушка любит ее так сильно, что дала имя. Нет, Бетти стоит сейчас в рабочей комнате бабушки, дома. Стоит на столе, на котором всегда стояла, сколько я себя помню. Сам стол у окна с занавесками в ромашку, а рядом с ним бабушкин стул с лежащей на нем, изжеванной поролоновой подушкой.

Роза подошла ко мне и спросила шепотом:

— Что с тобой? Ты выглядишь больной.

Я на нее даже не взглянула. Я представляла себе бабушку, идущую по улице к вокзалу в своих туфлях на широком низком каблуке, она клонилась влево, чтобы уравновесить тяжесть швейной машины, которую несет в правой руке. «В дорогу нужно брать еду, теплую одежду и самые необходимые вещи», — любит повторять она. Конечно, Бетти была необходима, ведь с ее помощью бабушка зарабатывает на хлеб.

До чего же невыносимо было думать о том, как бабушка прибыла в Биркенау, где ее под грубые окрики и тычки охранников вместе с остальными погнали в раздевалки. Я хорошо знала, что Они делают с новенькими. Раздеться догола. «Аккуратно сложить одежду! — орут охранники. — Вы получите ее назад, как пройдете санобработку!»

Потом стоять, сгорая от стыда вместе с тысячами обнаженных незнакомцев, и дрожать от страха и смущения.

И не важно, толстый ты или худой, молодой, старый или беременный, — стоять и ждать, пока одетые в полосатые робы обреют наголо твою голову тупой бритвой. И в следующие двери, и опять «Живо! Живо!», и…

…таким, как я, признанным годными к работе, после этого положен холодный душ, полосатая роба и кусок ткани на голову вместо косынки. И еще пара дурацких деревянных башмаков, которые — случайно или по злому умыслу, не знаю — всегда оказываются разного (и совершенно не твоего) размера, или пара разномастных туфель, наугад выхваченных из горы обуви, оставленной здесь пассажирами предыдущих составов. И снова «Живо, живо, живо!» — в карантинный блок, где можно сгрудиться и плакать и ждать свой шанс получить работу. Получить работу — значит выжить.

Мне выпало работать. Жить.

А что выпало бабушке?..

— Все в порядке, — солгала я Розе. Она быстро пожала мне руку и исчезла, метнувшись назад к своему столу для глажки.

А я все сидела и смотрела на машину. Это Бетти… Или все-таки нет… Бабушка была здесь… Или нет…

В мои мысли ввинтился голос Марты, капнул, как лимонный сок на открытую рану.

— Какие-то проблемы, Элла?

— Нет, никаких проблем. Приступаю к работе. Немедленно.

Я протолкнула ткань под прижимную лапку и принялась строчить. Слушая знакомое жужжание машины, я мысленно переносилась в комнату бабушки и вновь была маленькой девочкой, подбирающей с ковра упавшие на него булавки.

«Чтобы найти булавки, веди по полу тыльной стороной ладони, — учила меня бабушка. — Так тебе не будет больно, когда ты найдешь булавку и она уколет тебя». — «А я не истеку кровью от булавочного укола?» — спросила я ее. «Не пори чушь», — отвечала она.

С высоты своего тогдашнего маленького роста я видела распухшие бабушкины ноги, потертые домашние тапочки на кротовьем меху и подол ее ситцевого платья в цветочек. Детские воспоминания, зыбкие, как сон…

После работы мы заняли очередь за вечерней водичкой под названием суп. Роза упорно хотела узнать, что со мной, продолжала расспрашивать меня с той же настойчивостью, с какой ищет зимой белка припрятанный с осени орех. В итоге я сдалась и тихо, чтобы не подслушал никто, рассказала ей обо всем. Роза выслушала меня, не перебивая.

— Ужаснее всего то, что я даже не могу с полной уверенностью сказать, Бетти это или нет, — все так же тихо сказала я в конце своей печальной повести. — А мне обязательно нужно это знать! Эта швейная машина для моей бабушки самая любимая и ценная вещь на свете. Роза, я начинаю забывать, как выглядят дедушка и бабушка.

С нами поравнялась надзирательница, и мы замолчали. Надзирательница прошла мимо и скрылась с глаз.

— На самом деле ты ничего не забыла, — прошептала Роза. — Все наши воспоминания всегда хранятся где-то в нас, я точно знаю. Я много раз представляла, как хожу по всем комнатам нашего замка, и каждое дерево в саду видела тоже. Представляла, как гляжу на корешки книг в библиотеке, но их так много, что я не могу вспомнить все их названия. А потом мне представляется, что я слышу, как возвращается домой мой папа. Он служил в армии — офицером, конечно же. От папы всегда пахло лошадьми, а возле его сапог для верховой езды постоянно крутились наши собаки. Настоящие собаки, виляющие хвостами, дружелюбные, не то что чудовища, что у Них на службе. Только не могу вспомнить, какого цвета у папы глаза, темно-карие или светло-карие? Думаю, все-таки темно- карие…