Ремус Лука - Избранное

«Вот бы хорошо, — думал Тоадер, — если бы человек так был устроен, что не мог бы скрывать свои мысли. Взглянул на него — и сразу распознал. Тогда не было бы несправедливости. Негодяев держали бы в загоне на краю села, бросали им, как зверям, пищу, а детей и близко не подпускали. Когда-то человек, может быть, и не умел таиться, да давно это было, так давно, что и старики не упомнят. Потом невзгоды заставили его запрятать свои истинные мысли поглубже и показывать себя не таким, каков он есть. Может, снова наступит время, и станут люди ясными, как свет солнца. Но пока человека нужно понимать по его делам. А дела не всегда освещены ярким дневным светом. Некоторые, как плесень в погребах, любят темноту, только во тьме распускают свои ядовитые бледные цветы. Как же с ними-то быть? Как найти их? Правда, ничего в мире не проходит бесследно, даже птица, летающая в поднебесье, присаживается на ветку и теряет перо…»

Тоадер подошел к окну и взглянул на дорогу. Он увидел Викентие, который торопливо шагал, закутавшись в полушубок, в большой черной шапке, обмотав шею толстым шерстяным шарфом. Шел он быстро, не глядя по сторонам, едва кивая попадавшимся навстречу людям. «Какой стал, — подумал Тоадер, — растолстел, хорошо одет, держится надменно».

Викентие не вошел, а ворвался в комнату, широко распахнув дверь, чтобы все его видели, хоть и знал, что, кроме пяти человек, его поджидающих, никого нет.

— Товарищи, извините за опоздание, но у меня дела в бригаде. Сами знаете: готовимся к весенней посевной кампании…

— Заботливый мужик Викентие, ничего не скажешь, — ухмыльнулся Мурэшан.

— Заблаговременно подготовиться — это правильно, — проговорил Филон Герман, выбивая пепел из трубки. — Нужно, чтобы и другие брали пример с Викентие.

— Не мешало бы, — откликнулся Викентие, — если бы все пример брали.

— Неплохо бы, — сказал Иосиф Мурэшан, обнажая большие редкие зубы, пожелтевшие от табака. — Все бы тогда шло как по маслу.

Викентие пренебрежительно на него глянул.

— Уж ты в этом понимаешь… — и обернулся к Тоадеру, сидевшему за столом, застеленным красной скатертью. — Что ж, начнем собрание, а то время дорого…

— Начнем, — буркнул Тоадер и, недоуменно посмотрев на Викентие, спросил: — Говоришь, подготовку к весне начал, а по какому плану?

— По моему плану!

— Вроде бы нужно прежде с Ириной поговорить…

— Ничего, я ей свой план покажу, не беспокойся.

— Конечно, надо показать, — улыбаясь, подтвердил Мурэшан, — она председатель. Она план утверждает.

— Да, председатель, — пробормотал Викентие.

— А ты только о весенней кампании советовался с бригадой? — спросил Тоадер. — Речь вроде о другом шла. Тебе же поручено было от партийной ячейки.

— И об этом говорил.

— И что люди сказали?

— Что дело это доброе. Да ты за мою бригаду не беспокойся.

— Хорошо. Теперь перейдем к повестке дня. Мы вызвали тебя, Мурэшан, чтобы кое о чем спросить. А ты нам отвечай положа руку на сердце.

Мурэшан удивленно поглядел на Тоадера, потом на всех остальных по очереди, но увидел только застывшие лица, на которых ничего нельзя было прочесть, кроме ожидания. Нервная дрожь пробежала у него по спине, словно за шиворот упала холодная капля.

— Спрашивайте, я отвечу, — тихо проговорил он.

— Мы, — начал Тоадер, тщательно подбирая слова, — прочитали все протоколы наших партийных собраний за три года…

«Когда это они успели их прочитать!» — подумал Мурэшан. Да всех и не могли прочесть. Часть у него дома, а часть затерялась.

— И вот что мы поняли. Три года назад Георге Колчериу уехал в партийную школу, потом стал работать в области, Ион Поп был избран в бюро райкома, а ты на его место секретарем. И хотя от нас ушли самые способные люди, наша партийная организация не ослабела. И не могла она не знать, как проводить линию партии. Из протоколов нам стало ясно, что много раз и на многих собраниях поднимался вопрос о кулаках. Однажды и ты ставил этот вопрос…

— Ставил, — подтвердил Мурэшан. — Это очень важный вопрос.

— Правильно. Но мы не поняли, и невозможно это понять, почему ты раньше не сделал того, что теперь делаем мы. Иначе говоря, почему при тебе не было принято решение?

— И как это получилось? — задумчиво пробормотал Мурэшан.

— Об этом мы тебя и спрашиваем, ведь ты был секретарем.

— Конечно. Вы и должны меня спрашивать и даже можете привлечь к ответственности.

— Понадобится — и к ответственности привлечем.

— Привлеките меня, товарищи, будьте беспощадны, если я виноват.

— Вот мы и хотим выяснить, кто виноват?

— Правильно, товарищи. Давайте обсудим, посмотрим, кто виноват… — Мурэшан покраснел от возбуждения. Казалось, он больше всех рад, что найдут, накажут виновного. Говорил он быстро, не задумываясь. — Обсудим, посмотрим, каждый откровенно выскажет свое мнение, как это заведено между коммунистами. Виновный пусть отвечает…

— Ты, Мурэшан, был до сих пор секретарем, — прервал его Тоадер Поп. — Ты знал, что вопрос этот наболевший, что в хозяйстве есть кулаки…

— Правильно, товарищи, знал…

— Почему не отложил в сторону все другие дела?

— Правильно, товарищи, не отложил. Были и другие дела, и я их не отложил, потому что секретарь должен заниматься всеми вопросами.

— В первую очередь самым важным.

— Конечно, прежде всего самым важным…

— И добиваться его разрешения…

— Конечно, добиваться… — незамедлительно откликнулся Мурэшан.

— А ты, Мурэшан, — тихо сказал Тоадер, — не добивался.

— Не добивался, товарищи. Верно! Не добивался я. Ошибся. Не отдал себе отчета. Не оценил обстановки. Потонул в мелочах. Утратил перспективу. Не посмотрел на положение дел как коммунист. Ошибся. Вы правы и должны привлечь меня к ответственности.

— Мы хотим знать, почему ты ошибся, почему не отдавал себе отчета?

— Конечно. Так и должно быть. Спрашивайте меня. Причины? Конечно, есть и причины. Да, товарищи. Спрашивайте меня…

— Мы тебя уже спросили.

Мурэшан не ответил. Недоумевающе смотрел он на Тоадера, будто не понимал его. Тоадер спокойно стоял перед ним и ждал. Все напряженно следили за их разговором. Мурэшан весь сжался, опустил глаза и выдавил:

— Не знаю, товарищи. Честно говорю, сам не понимаю, как выпустил вожжи…

— Надо бы знать.

— Конечно… Товарищи! Помогите мне! Спрашивайте! Критикуйте! Не щадите. Будьте принципиальными.

— Вот мы и спросим, если ты так просишь. Ты помнишь, как Теофил Обрежэ ускользнул от суда?

— Он не ускользнул, товарищи! Все зерно у него было уже конфисковано. Что я мог? Если бы не закон, придушил бы его собственными руками…

— Под суд ты его мог отдать? И его бы осудили.

— Суд был, товарищи. Зерно у него конфисковали.