Ремус Лука - Избранное

— Зерно конфисковали, а суда не было. Припомни!

Мурэшан растерянно поглядел на Тоадера.

— Как не было?

— Не было, — отрезал Тоадер, глядя ему прямо в лицо.

Остальные подтвердили:

— Нет. Не было.

Викентие весело расхохотался:

— Чего удивляешься, Мурэшан. Ты так торопился, что через лошадь перескочил…

— Товарищи, это невозможно! — отчаянно завопил Мурэшан. — Подумайте сами! Я хотел поразить Обрежэ в самое сердце! Я хотел его уничтожить! Как он мог так легко отделаться?

— А вот отделался! — процедил Тоадер, не сводя глаз с Мурэшана, который извивался, как червяк.

— Слышишь, Мурэшан, Викентие правильно сказал. — хмуро пробурчал Филон Герман.

— Хочу и я кое-что спросить, — нарушил свое молчание Хурдук.

— Спрашивай.

— Насколько я знаю, Обрежэ тебе доводится дядей. Он двоюродный брат твоего отца. Так это? Скажи!

— Товарищи! — воскликнул Мурэшан, побледнев и вскочив, будто его пружина подбросила. — Как вы можете думать? Он эксплуатировал! Меня! Отца! Издевался над нами. А теперь простить? Ему простить? Да еще помогать ему? Скажите мне слово — и я убью его, убью на месте! Скажите, и я сожгу его!.. — Он обмяк и шлепнулся на лавку, рыхлый и толстый. — Товарищи, мне больно, что вы так думаете обо мне. Можете сказать, что я дурак, оказался не на уровне, но только не это. — Он снова вскочил и закричал: — Я с ума сойду, если будете подозревать меня, так и знайте. Я не позволю! Я тоже сознательный, товарищи!

Мутные глаза его блуждали, сизое лицо перекосилось. И все же Тоадер ему не верил и продолжал смотреть холодно, испытующе. Крикнуть Мурэшану в лицо: «Врешь!» — он не мог: не было доказательств. Одни подозрения, а подозрения — еще далеко не истина.

Хурдук с присущей ему невозмутимостью продолжал:

— Ну а земля, которую он записал на твое имя?

Мурэшан повернул к нему перекошенную физиономию, но тут же умильно изогнулся дугой:

— Пожадничал я, товарищи! Это верно. Судите меня. Выгоняйте из партии. Делайте, что хотите. Это я признаю. Я совершил жестокую ошибку. — Мурэшан сел и закрыл лицо руками.

— Ты помог Флоаре Обрежэ и Корнелу вступить в хозяйство?

— Жалко мне их было, — отвечал Мурэшан, не поднимая головы. — Пришла она ко мне, плачет. Я ей поверил. Не подумал, что она змея, гадюка подлая. Я думал о ее тяжелой жизни в кулацком доме. Поверил ей, но ошибся. Все от жалости, от добросердечия. Каждый может ошибиться. У человека ведь есть и душа и сердце.

«Жалость? Доброта? Как его уличить, что он врет? Правда, он как-то помог Викентие и Хурдуку тоже, когда они послали ребятишек в школу в Тыргу-Муреш. Он мог об этом сейчас и напомнить, что отвез их, нашел квартиру, записал в школу, ходил покупать книжки, одежду. Хоть и не веришь в его жалость, но как сказать: «Нет у тебя жалости!»?» — думал Тоадер.

— Как ты мог пожалеть кулака? — Вопрос Филона Германа прозвучал по-отцовски сурово, с укоризной.

— Я считал, что Флоаря не кулачка. Я думал, что проклятый, подлый старик держал ее как служанку. Так и она мне говорила. Я-то ведь знал, что Обрежэ ее эксплуатировал. Ошибся я, не вник…

— Надо было вникнуть.

— Конечно, надо было вникнуть. Правильно. Но я ее пожалел…

— Дальше, Мурэшан. Когда дела в коллективном хозяйстве шли плохо… Помнишь?

— Помню, товарищ. — Он снова вскочил, как встрепанный. — Вы же знаете, было тогда общее собрание, и решили сменить руководство. Так и сделали. Да, так и сделали. Теперь в хозяйстве все хорошо. А когда выгоним этих, еще лучше будет…

— Можно было это и раньше сделать, Мурэшан.

— Правильно! Можно было… — подтвердил он и, немного подумав, уверенно добавил: — Да, да. Можно было. Очень даже можно было… — Он поднял голову и смущенно улыбнулся: — Я боялся поторопиться. Район, сами знаете, дал такую линию, чтобы воспитывать людей, учить, будить инициативу… Сами знаете… Первичная организация, она, знаете, больше проводит линию политическую… Да. Политическую… Вот я и думал, что руководство само это сделает, правление то есть… Разве не так? А вы как думаете?

«Как быть? — спрашивал себя Тоадер. — Он словно налим под корягой. За что его ухватить, за что вытащить, когда даже хвост не торчит?» Тоадер понимал, что товарищи его не доверяют Мурэшану, чувствуют, что он врет, и тоже теряются перед этой ложью, раскрашенной под правду. Он смотрел на Мурэшана, сидевшего напротив него и говорившего как будто очень искренне. И тут, оттого что все сомнения миновали, Тоадер сказал про себя: «Подлец! Много ума у тебя, да плохо ты им пользуешься!» — а вслух сдержанно проговорил:

— Ты прав. Здесь всякий мог бы ошибиться.

Тоадер замолчал, испытующе вглядываясь в сизое лицо Мурэшана, в его мутные глаза.

— Не знаю, товарищи… Не знаю, что бы сделал другой на моем месте… Зачем мне увиливать от ответственности? Факты показывают, что я ошибся, и вы должны меня строго осудить, по-товарищески помочь мне, дать взыскание…

— Еще вопросы есть у кого-нибудь? — спросил Тоадер.

Никто не ответил. Все молчали, думали, лица у всех были мрачные, глаза хмурые.

— Тогда приступим к обсуждению, — предложил Тоадер. Он был совершенно спокоен, потому что сомнения его рассеялись. Он понял, что за человек перед ним, и успокоился.

— Кто хочет высказаться?

Поднялся Викентие и, улыбаясь, громко заговорил:

— Все ясно, товарищи. Плохо он руководил партийной организацией. Многого не понимал. От его руководства был только вред. Предлагаю исключить Мурэшана из партии.

— Так. Исключить, — раздельно произнес Филон Герман. — А за что? За глупость, да? За глупость — это легко. Только тогда мы и себя исключить должны, ведь мы его выбрали секретарем. Глупым тот бывает, кто сам себя объедает, но еще глупее тот, кто все другому отдает. Так или не так? Сначала нужно доказать: по глупости это или намеренно?

— Было ли это намеренно, доказать невозможно, — проговорил Тоадер Поп. — Пока невозможно.

— Значит, исключать было бы неправильно, — сказал Пэнчушу с тайным сожалением.

— Да, неправильно, — подтвердил Тоадер.

— У меня есть предложение, — решительно заговорил Хурдук. — Дадим ему выговор, пусть он даже все по глупости это сделал. И будем дальше расследовать… Запросим райком, посмотрим еще раз его биографию, проверим рекомендации, да и его самого еще спросим… А потом уж вынесем решение.

— Таково и мое мнение, — присоединился Тоадер.

— И мое! — поддержал Филон Герман.

— Дело ваше, — сказал Викентие. — Я бы исключил и не ломал больше головы. Вот мое мнение!

— Ставлю, товарищи, на голосование, — объявил Тоадер. — Кто за выговор, с тем, чтобы продолжить расследование?

Викентие воздержался, остальные проголосовали «за».

Тоадер Поп остался один. Он хотел еще раз перечитать протоколы заседаний, особенно сегодняшнего. Хурдук заявил: «Мне еще нужно кое с кем поговорить». У Пэнчушу и Филона Германа были дела в коллективном хозяйстве. Викентие и Мурэшан вышли вместе.