Ремус Лука - Избранное

В 1945 году состоятельными крестьянами в Поноаре могли считаться сын Павла Обрежэ, Теофил, пожилой уже человек, владевший шестьюдесятью югарами земли, прессом для подсолнечного масла и лесопильной рамой, а также хозяин мельницы с мотором Иосиф Молдован, который выдал замуж свою дочь Юлиану за Иоакима Пэтру и умер от белой горячки, оставив после себя такое запутанное наследство, что его сыновья и зять, переругавшись между собой насмерть, так ничего и не распутали. Считался богатым и Септимиу Боблетек, который почти за двадцать лет управления поместьем своей дочери Сильвии сумел выкупить тридцать югаров, потерянных им во время тяжбы с банком. Состоятельным человеком был и Ион Боблетек, брат Септимиу, который обрабатывал его тридцать югаров руками поденщиков.

Казалось, что поноряне утихли и примирились со своей судьбой, не стремясь больше ни к земле, ни к лучшей доле. Но весною 1946 года они вдруг дружно поднялись и разделили земли Сильвии Мети, дочери Септимиу Боблетека, оставив бывшей владелице только сто югаров, что привело ее в бессильную ярость. Сильвия, овдовевшая лет десять назад, но еще достаточно молодая и любящая пожить, решилась все же вернуться в село, чтобы самой приглядывать за хозяйством. Септимиу Боблетек тут же согнал со своей земли родного брата, и Ион Боблетек снова стал бедняком. И хотя после аграрной реформы он получил земельный надел, забыть, что владел большим и жил привольней, не мог.

В эти годы Теофил Обрежэ, Иосиф Молдован, Септимиу Боблетек и его брат Ион были исключены из сельской управы. Поноряне выбрали туда бедняков. Словно из-под земли, выскочил тогда Викентие Пынтя, человек угрюмый и беспощадный, но умевший заставить себя слушать. Насмешливый, острый на язык Филон Герман, казавшийся до сих пор таким приниженным, вдруг распрямился, почувствовав, что снискал уважение. Заговорил и Тоадер Поп, самый заурядный поденщик, да так, что спорить с ним было не так просто. Даже молчальник-пастух Хурдук время от времени вставлял свое слово, и люди прислушивались к нему. Зазвучали в общем хоре и голоса женщин.

Коллективное хозяйство «Красный Октябрь» объединило более двухсот крестьянских семейств. Земли хозяйства занимали тысячу пятьсот гектаров, частью в плодородной долине по левому берегу Муреша, о которой так часто упоминали в своих рассказах старики, частью в предгорьях. В хозяйстве было пятнадцать пар волов, двенадцать лошадей, около семисот овец, свиньи, куры, гуси и различный сельскохозяйственный инвентарь. В декабре 1953 года, когда происходили события, о которых ведется этот рассказ, исполнилось уже три года, как было организовано это коллективное хозяйство, но нельзя было сказать, что все в нем уже утряслось.

Поговаривать о коллективном хозяйстве начали летом 1949 года. Было что-то новое и заманчивое в той картине, которую рисовали агитаторы, приезжавшие с фабрик из Регина: много, очень много земли, скот, лошади, овцы, тракторы и машины, новые дома, кино, радио… Коллективное хозяйство и притягивало и пугало, ведь каждый из крестьян был как-никак хозяином собственного клочка земли. И крестьяне выжидали. Но вот как-то вечером собрались у Филона Германа несколько самых горячих голов и порешили организовать в их селе коллективное хозяйство. Старик Филон, весь дрожа от волнения и улыбаясь, говорил:

— Вот она, самая что ни на есть подлинная справедливость, приближается.

— А теперь разве нету справедливости? — спросил Инокентие Молдован, получивший пять югаров земли.

— Пока еще нету. Сейчас только начало справедливости, — сурово, с глубокой верой произнес Тоадер Поп. — Я получил три югара, а мы с Софией можем обработать восемь, и хорошо обработать. Ты получил пять, но у тебя двое взрослых сыновей да две дочки, вы восемнадцать югаров можете вспахать и засеять. Так?

— Так.

— Вот видишь?

— Что видишь?

— А то, что пока средства производства не общественные, пока каждый не работает столько, сколько может, и не получает по труду, до тех пор не будет настоящей справедливости, не будет счастья для крестьянина. Нужно создавать коллективное хозяйство.

— Хорошо, хорошо, — заговорил Пэнчушу, несколько уязвленный познаниями Тоадера, которого он всегда считал человеком, вовсе не способным на рассуждения, — хозяйство мы создадим, можешь не беспокоиться. Поноряне в хвосте плестись не будут. Но ты мне объясни, что это за средства, как их там называют?

— Средства производства.

— Вот-вот, средства производства.

— Ну, например, земля, волы, плуг…

— Да неужто земля — это средство?

— А что?

— Земля она и есть земля, и дело с концом…

Прошло несколько часов, прежде чем удалось убедить Пэнчушу, что земля может быть средством производства, и доказать Инокентие Молдовану, что есть более справедливая справедливость, чем его пять югаров.

К Филону Герману и Тоадеру Попу, видевшим в коллективном хозяйстве воплощение справедливости и счастья, о которых они мечтали десятки лет и добивались всю жизнь, к Пэнчушу, уверенному в том, что в коллективе наконец-то оценят его ум, и к Инокентие Молдовану, убежденному, что если партия, которая дала ему землю, говорит, что в коллективном хозяйстве будет лучше, то так оно и должно быть, присоединились Янку Хурдук с сыном Георге; Ион Мэриан, у которого хотя была земля, но еще больше было ребятишек: он был не глуп и отлично понимал, что для него нет другого средства избавиться от нужды. Через несколько дней явился к ним и Викентие Пынтя, имевший намерение стать председателем коллективного хозяйства, и Иосиф Мурэшан, бывший тогда секретарем партийной ячейки и считавший, что неудобно ему оставаться в стороне от такого дела. Немного позже, ища свою правду, присоединились и Ион Боблетек, которого родной брат «пустил по миру», и Иоаким Пэтру, которого никто не спросил, чего он ищет в коллективном хозяйстве, да и сам он не чувствовал необходимости говорить об этом. Присоединились и другие.

Пока шли разговоры о средствах производства и общественной собственности, все протекало гладко, без особых задорин. Крестьяне прислушивались да покачивали головами, приговаривая: «да», «нет», «ишь ты!» Но когда дошло до дела, все осложнилось. Некоторые говорили Филону Герману прямо в лицо:

— Большую справедливость оставь себе, с нас и маленькой хватит.

— Землю не отдадим! — заявляли другие.

Шопынгэ, лихой танцор и умом не обижен, заранее ухмыляясь своей шутке, воскликнул:

— А вы принимайте без земли, мы все вступим!

К всеобщему удивлению, громким басом ему ответил вечно молчавший Хурдук:

— Ну и дурень же ты, Шопынгэ! Испеки-ка мне ватрушку без творога!

Против поборников коллективного хозяйства выступали столь же яростные его противники. Наиболее рассудительные крестьяне помалкивали и выжидали, к чему же приведут эти разговоры, конца которым нет и не будет.