Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Люди, стоявшие за заборами, подходили к нему, а один мужик, живший на краю деревни, запряг лошадей и подвез пана до железной дороги.

Многие жалели помещика, и это милосердие было добрым предзнаменованием, ибо многое должно произойти, чтобы они позволили себе проявить жалость к пану помещику, чтобы они могли позволить себе сострадание к барину.

Михал Топорный возвращался из опустевшего барского дома с убедительным доводом, что сбылись предсказания учителя, но и с новыми тревогами, новыми ожиданиями, мечтами и заботами. Этот день начался для него непостижимой сценой в особняке, и это был именно тот, долгожданный, необходимый довод; но завершился этот день лихорадочной игрой воображения, тщетно пытавшегося проникнуть в будущее.

Равнодушная и мудрая природа, вновь избавленная от докучливой пальбы и военного грома, по неизменному обычаю провожала день все теми же криками ночных птиц, тем же самым видом мертвых узких берегов реки и тем же самым литым, темным массивом горы-каменоломни.

Учителя в этот день не было в деревне, ему пришлось отлучиться в город по неотложным делам, и поэтому Михал сидел в одиночестве возле хаты и смотрел, как надвигается вечер, и, охватив голову руками, все еще пытался пробиться взглядом сквозь непроницаемую стену будущего, но мог он видеть лишь то, что делалось сейчас, — как деревня, послушная обычному распорядку дня и ночи, готовится к тревожному сну.

На следующий день учитель вернулся в деревню, и они принялись делить помещичью землю; рассказ о том дне, когда приступили к разделу земли, следует начать прежде всего с рассказа о помешательстве того самого бедняка, который слегка тронулся еще в тот момент, когда помещик стоял перед ним на коленях и лобызал его босые, перепачканные навозом ступни; а полностью свихнулся потом, когда дочь привела его на барскую землю, а у него вдруг одеревенели ноги, и на этих замлевших деревянных ногах он заковылял по пашне.

Говоря о том дне, когда батраки и несколько мужиков пошли делить барскую землю, надлежит также сказать о том, как Михал Топорный понял помешательство этого старца из приходской богадельни, а также и о проявленной Михалом в тот день огромной алчности и ненасытности при разделе даровщины, преподнесенной временем.

Когда этот бедняк, бредущий рядом с дочерью, переставлял ставшие как бы чужими ноги по господской пашне, можно было догадаться, что безумие уже подбирается к его широко раскрытым, налившимся кровью глазам, к горлу и широко раскрытому рту, ко всему лицу; а когда кто-то из батраков подошел к нему и сказал: «Можешь взять земли, сколько захочешь», — помешательство проявилось в полной мере. Сперва он кружил по полю, и круги эти становились все уже, и какие-то звуки вырывались из его горла, какое-то невнятное бормотание, а потом раздался странный, словно обращенный в пустоту смех, свидетельствовавший о том, что старец уже основательно углубился в край безумия и что он уже обрел знакомое лишь безумцам блаженство.

Те, кто пришел брать помещичью землю и уже держал в руках колышки для обозначения новых наделов, отступили за черту господского поля и, стоя на крестьянской земле, смотрели на безумного старика и на его охваченную отчаянием дочь, а также на Михала Топорного и на учителя, которые остались возле помешанного. Михал кричал батракам и крестьянам, чтобы они снова вступили на помещичье поле, и говорил им, что помешательство старика понятно, ведь он никогда не имел земли и без нее состарился; а потом Михал взял и руки колышки и принялся отмерять землю, и прирезал к своему наделу господский клин лучшей пашни, и в этот день только он один из всей деревни взял господскую землю.

В тот день только эти четверо не покинули помещичью землю — безумный старец и его дочь, которая вынуждена была оставаться при нем, Михал Топорный и учитель.

Но нужно описать до конца все перипетии помешанного, потому что дело не кончилось этим продолжительным, безумным танцем. Потом старец остановился, и какое-то мгновение казалось, что к нему возвращается рассудок; ибо, остановившись, он показал пальцем на окружавшую его голую землю и несколько раз тихо спросил: «Это мое, это мое и это мое?» Михал Топорный ответил ему: «Да, это твое». Тогда начался новый, более бурный приступ помешательства, вернее, прилив бессмысленного блаженства.

После ответа Михала, после его слов: «Да, это твое», — старик бросился на пашню и начал по ней кататься, словно скотина, скрести ее ногтями, а потом принялся пригоршни этой земли запихивать себе в рот, и облепил ею все лицо — и жрал землю, как боров.

Его дочь, Михал и учитель вынуждены были силой прекратить это барахтанье старика, устроившего себе грязевую ванну во влажной, размокшей от дождя земле, и отвести его домой, но по деревне он шел уже спокойнее, этот облепленный землей, словно извлеченный из ее недр человек, похожий на существо, обитающее в подземельях.

Народ попрятался за заборы, дома, сараи и амбары и поглядывал украдкой на вывалявшееся в земле существо, которое отплевывалось грязью и едва волочило ноги, влекомое тремя спутниками к приходскому приюту для бедняков; деревня боялась возмездия, усмотрев его в неспособности старца принять дар нового времени, и пока только два человека в деревне — учитель да его ученик Михал — разгадали эту неспособность и открыто обвинили в ней времена минувшие. Собственно, и другие это поняли, но почитали за благо отмолчаться, ибо еще боялись возмездия, и этот страх пока что был им ближе, чем понимание.

Неподалеку от дома стариком снова овладел приступ безумия, его связали и, крепко связанного, положили в садике возле длинного приземистого строения богадельни.

Деревенский люд начал подкрадываться к палисаднику, все еще боясь заглянуть в глаза помешанного — неподвижные, широко раскрытые и устремленные к какой-то лишь им доступной цели.

Но Михал смотрел в эти безумные глаза и мокрой тряпкой стирал грязь с лица помешанного; потом он остался один со стариком, потому что деревенские разбрелись, а дочь его пошла договариваться насчет телеги, чтобы утром отвезти отца в больницу. Михал сидел возле помешанного и прикладывал руку к его лбу, чтобы убедиться, нет ли у него жара; а этот безумец, утративший счет времени и потерявший представление о том, что было вчера, что происходит сегодня и что будет завтра, иными словами, обретший счастье помешанных, для кого время течет непрерывным потоком, этот безумный старец, для которого время там, в садике, было только зеленью листвы и ничем больше, лежал спокойно в своих путах, когда Михал обтирал ему лицо и руки влажной тряпкой и прикладывал ладонь ко лбу.