Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Экзаменовали Михала в той же самой гимназии, откуда его взяли еще мальчишкой, когда дядя Алойс перестал присылать деньги из Франции. Сдав экзамен, Михал вернулся в отчий дом, и начался новый период в его жизни, о котором можно сказать, что это была пора постепенного отдаления его от жены Марии, пора поездок в город и возвращений в деревню.

Кем ты был и кем стал, куда едешь, откуда возвращаешься и куда снова уезжаешь?

Как ты простился со своей женой Марией, и как с ней поздороваешься, и что думаешь о своем сыне? Каким представляешь себе сына, когда думаешь о нем, как о взрослом?

Как они смотрели на тебя, когда ты уходил из дому и поворачивался к ним спиной? О чем могла думать твоя жена Мария, данная тебе велением разных неумолимых обстоятельств, когда спокойно и задумчиво смотрела тебе вслед и даже увязалась было за тобой, но, сделав несколько шагов, остановилась у изгороди и глядела поверх нее, как ты уходишь?

А что думал тогда твой пятилетний сын? Какими они видели себя и тебя, когда долго смотрели тебе вслед, пока ты не скрылся из виду за ивами? Что с ними творилось, когда ты садился в поезд, и что было у них на душе, когда они смотрели на изгородь, телегу, дом и все то, что их окружало, и какой была их первая ночь, когда ты так далеко уехал от них?

Как сложится твоя дальнейшая жизнь, Михал Топорный, и только ли это вбил тебе в голову твой учитель, и хватит ли тебе этого, и что будет там, в политехническом институте, если ты туда попадешь, и как примет тебя большой город?

Как поступишь с женой и сыном, и сможет ли дядя Миколай заменить тебя в хозяйстве, которое теперь значительно расширилось, поскольку ты отхватил кусок господского поля; ты в первый день уже взял порядочно, а на другой день решил, что надо бы взять побольше, и прирезал себе еще земли, и теперь граница твоего надела доходит до самой канавы, в которую стекает вода с полей?

Знаешь ли ты действительно свое направление, и то ли это направление, о котором ты думал в садике, когда стерег ныне уже покойного, а в ту пору связанного веревками и вывалявшегося в грязи сумасшедшего?

Правильно ли ты обо всем распорядился перед отъездом, и управятся ли они одни с вывозкой навоза, севом и уборкой, и не затопчет ли свинья поросят, и удачно ли отелится корова?

Почему большой город встретил тебя так холодно, только непрерывным, бессмысленным движением взад-вперед и ничем больше? О чем ты размышлял, шагая в институт длинными улицами, где все куда-то спешат, а на лицах людей — печать незавершенных намерений и планов? Подумал ли ты тогда, что о человеке порой говорят «приблудный», ибо о людях толкуют разное и по-разному их называют, и устрашился ты этого или вспылил, узнав, что вступаешь в эпоху приблудных, что существуют права приблудных и что теперь такие в силе? Какое место ты отвел тогда приблудным? Знал ли ты тогда, как должен пользоваться приблудный своей силой и своими правами, и знал ли потому, что этот тщедушный, рыжеватый, этот самоотверженный и мудрый человек был твоим учителем?

Какое место в то время ты отводил своим близким, живым и мертвым, — своей жене Марии и своему сыну Сташеку, и учителю, который вытолкнул тебя из деревни, а сам не хотел тронуться с места, и тому покойному старцу, который в припадке безумия ел землю, ибо земля пришлась ему по вкусу, как хлеб?

Почувствовал ли ты себя в этой городской толпе малость одиноким, утратив все то, что было тебе знакомо, все те мелочи, которые тебя окружали и служили тебе опорой, и начал ли понимать, что пожелавший выдвинуться вынужден многое отринуть и что, сделав первый шаг, ты уже отдалился от многих близких тебе вещей, на которые мог бы опереться?

И предчувствовал ли тогда, что, идя в гору, высоко-высоко, ты еще более отдалишься от всего, покинутого тобою, и наконец окажешься один, и многие вещи и думы придется тебе оставить позади, и многого будет недоставать, даже если рядом благожелательные люди?

И хорошо ли ты в то время различал, что следует оставить и что нельзя оставлять, а необходимо прихватить и влачить за собой, даже при самом крутом подъеме на вершину?

О чем ты думал, когда в институте профессор доброжелательно улыбался тебе, и явно облегчал сдачу экзамена, и даже полюбопытствовал, откуда ты родом и как жил до сих пор?

И эту улыбку, и доброжелательность профессора, и эти поблажки на экзаменах ты принял так же, как даровую господскую землю?

Что хотел сказать тот молодой человек, которого ты встретил в политехническом институте и с которым сидел после экзамена на скамье в парке? Что он имел в виду, говоря: «Такие, как ты да я, теперь в города придут, — потом помолчав, промолвил: — Прежде всего мы должны наверстать упущенное, вернуть то, что у нас взяли, и отведать того, что было нам запрещено». И спустя минуту добавил еще: «Теперь есть все, чтобы вернуть отнятое, понимаешь — все».

На какие размышления навели тебя слова этого человека? Тогда ли ты подумал, что следует помнить лишь о самом себе? А если подумал так, то сравнил ли эту мысль с тем, что говорил учитель во время тайных занятий, и с твоими прежними мыслями, а также с твоими думами в ту ночь, когда ты сидел возле помешанного, которым не брезговал и с лица которого стирал грязь, смешанную со слюной?

А как было с тем первым возвращением домой после сдачи вступительного экзамена в институт, когда ты уже издалека увидел, что жена твоя Мария моет ноги в бадейке, у колодца, и догадался, что ноги ее были облеплены грязью и теперь она торопится их вымыть, потому что разглядела тебя на дороге; о чем ты тогда подумал, студент первого курса Михал Топорный? Подумал ли ты, что она моет ноги, что торопится с этим мытьем, и от спешки и радости прямо пляшет в бадейке, и делает это ради того, чтобы встретить тебя подобающим образом, как постороннего?

Подумал ли ты, Михал, что это омовение грязных ног в замызганной бадейке, всегда стоящей у колодца, было как бы ритуалом женщины, прихорашивавшейся перед официальным приемом, на котором господствуют светские условности и легко заметить малейший промах? Отнес ли ты это торопливое мытье к косметическим ухищрениям предусмотрительных и ловких женщин, и догадался ли ты, что Мария, моя ноги, хотела быть такой же предусмотрительной, и тронуло ли это тебя тогда?

А как во время твоего первого возвращения сокращалось между вами расстояние, ибо ты все приближался к своему дому, и что ты чувствовал, когда вы подошли друг к другу, а ты оперся руками о калитку, и вы улыбнулись и обменялись первыми словами?

Сделал ли ты над собой усилие, чтобы улыбнуться и заговорить?

Какими показались тебе хата, амбар, хлев, плуг, телега и вся домашняя утварь и какой была твоя первая ночь в отчем доме, когда ты вернулся из большого города студентом политехнического института?