Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Ты сторонился людей, которые уже выходили на поля, ибо тебе казалось, что ты их тоже ненавидишь, потому что они мешают тебе отдаваться этим приливам огромной радости; и еще тебе казалось, что они хотят схватить тебя за шиворот, и задержать, и повернуть лицом к деревне, а спиной к твоему счастью.

Ты ненавидел, а может, тебе только казалось, что ненавидишь, эти упрямые, вечно копошащиеся на полях существа.

Ты сторонился людей, но не смог разминуться с дочерью того помешанного, уже покойного старика, которая, ведя на веревке двух коров, сама преградила тебе путь и осведомилась, почему ты так рано возвращаешься. А потом показала тебе свой новый дом, построенный на той господской земле, вид которой сразил ее отца.

Земля не хранит следов босых ног, но можно было примерно определить, что на том месте, где старик исполнил свой безумный танец, ныне растет клевер, а неподалеку от этого места стоит новый дом, в котором живет его дочь с мужем.

Дочь сумасшедшего сказала тебе также, что нет уже приходского приюта для бедных; его снесли, вернее, разобрали на дрова за ненадобностью, поскольку бедняки и их дети, один за другим, разбрелись по белу свету. Беднейшие из бедных покинули этот дом с его тяжелой, слишком широкой дверью, и уже никто больше не сворачивал на короткую тропу, ведущую к усадьбе приходского священнослужителя, — теперь шли в города, на фабрики либо на господскую землю, которая принадлежала крестьянам; а некоторые из бедняков взяли себе под жилье комнаты в помещичьем особняке.

Потом дочь помешанного описала рукой в воздухе большой круг, охватив им всю ширь бывших помещичьих угодий, и ты подумал, что эта земля совсем омужичилась оттого, что ее раздробили на множество небольших наделов.

Дочь сумасшедшего старика напомнила тебе также о вашей совместной поездке — о том, как она, ты, ее отец, связанный веревками, и твой деревенский учитель ехали на телеге в город: ты — на экзамены, ее отец — за смертью, она — чтобы сопровождать его в последнем путешествии, а учитель с вами как с результатами своей смелости и трудов.

А вспомнив эту поездку, она должна была вспомнить и смерть старика отца, тихую, спокойную, которая наступила, вероятно, в ту минуту, когда ты отвечал на вопросы экзаменаторов в гимназии.

Потом эта женщина вспомнила похороны своего отца на кладбище в маленьком городке. Она сказала, что у него красивая могила на этом городском кладбище, а на ней великолепный дубовый крест, к которому прибита металлическая пластинка с фамилией.

Ты сказал этой женщине: «До свидания», — но больше уже никогда ее не встречал; ты не встретился с ней и в тот день, когда в последний раз, перед самой смертью, возвратился к родному порогу; может, только видел, взбираясь на крутой косогор, с которого уже не спустился, ее дом на бывшем господском поле.

Сказав «до свидания», ты двинулся дальше, вновь подхваченный приливом огромной радости.

В свой большой город ты приехал ночью, а утром надел новый костюм и до блеска начистил ботинки. Так, стремительно и беспощадно, ты начал строить свое счастье, чему долго ничто не мешало; тебе не помешали даже визиты твоего деревенского учителя, напоминавшего тебе о многих вещах, которые ты забыл и отринул.

Утром ты разговаривал по телефону с Веславой, которая сказала: «Значит, ты уже здесь, мой черный тигр», — вы условились встретиться в пригородной роще, а потом ты пошел в институт и получил стипендию, присланную тебе горнодобывающим комбинатом, а несколько часов, остающихся до свидания, прошатался по городу.

После той ночи, полной ненависти, жалости и отвращения, которую ты провел в отчем доме, настал вечер любви в пригородной роще, и ты снова услышал: «Какой ты у меня сильный, мой черный тигр, мой любимый, черный мужик».

Это была твоя первая поздняя любовь, Михал Топорный, и ты уже дорого заплатил за нее и многое потерял, расплачиваясь за это утро любви и вечер любви в пригородной роще и за эти слова Веславы: «Мой черный тигр, мой черный, любимый, сильный мужик».

Ты развил бурную деятельность, стремясь обезопасить свою любовь и свое счастье и обнести их неприступной стеной; прилежно учился и сдавал экзамены, удостоверился, по совету Веславы, действительно ли тебя ждет в горнодобывающем комбинате приличная должность инженера-механика по оборудованию.

В то время тебя можно было увидеть стремительно шагающим по городу, или засиживающимся далеко за полночь над книгой, или в каком-либо тихом, укромном уголке вместе с Веславой; и эти твои стремительные броски по улицам, и ночные бдения над книгами, и тайные встречи с Веславой в отдаленных, укромных уголках или у нее дома, когда там никого не было, или в твоей городской квартире — все это было во имя твоей поздней первой любви, все это должно было обезопасить, сделать неуязвимой твою любовь.

Ты уже усвоил городские манеры, и умел с легкостью лавировать в толпе на тротуарах, и отделался от крестьянской привычки глазеть, разинув рот, по сторонам, и умствовать, эдак не спеша раскидывать умом, и снова глядеть, и от этого наивного обыкновения деревенщины удивляться незначительным мелочам, радоваться им, и от этого чисто деревенского приятия жизни такой, как она есть, и смерти, которая написана на роду, и само сердце билось у тебя теперь не по-крестьянски размеренно, а куда быстрее.

Ты носил темные или светло-серые костюмы и казался еще выше ростом оттого, что немного похудел, а лицо твое вытянулось и приобрело более отчетливые, можно сказать — ястребиные черты.

Твои волосы были по-прежнему черными, а если и пробивалась в них чуточку седина, то это украшало их и даже привлекало внимание посторонних.

Таким ты был и так, вероятно, выглядел тогда, Михал Топорный, и далеко было еще до тех первых признаков одряхления, которые обычно появляются у человека, завершающего полувековой путь, и которые появились у тебя незадолго до смерти, ибо ты умер пятидесяти лет от роду.

Твое жизнеописание подходит к тому дню, когда Веслава сообщит тебе важную новость; но до этого состоится твоя встреча с рыжеватым, хлипкого сложения сельским учителем, уже получившим пощечину от Марии, впавшей в отчаянье, который встретится с тобой, достаточно поразмыслив о тебе и твоей жизни.

Тщедушная фигура твоего деревенского наставника появилась однажды вечером возле твоего дома настолько внезапно, что показалась тебе во мраке улицы почти нереальной; и, пожалуй, у тебя мелькнула тогда надежда, что это почудилось; ибо тебе, наверно, хотелось, чтобы этого человека там не было, поскольку тогда бы не пришлось с ним толковать, вести обременительную беседу, откапывать погребенные мысли и слова и сравнивать те недавние мысли и слова с нынешними мыслями и словами.