Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

Колышущаяся, обласканная ветром рожь. С грустью вспоминаю я о своём детстве, о полях за деревней, в которых сегодня взрываются учебные снаряды советских танковых орудий. Полотенца, которые можно было заказать только в обмен на картофель и рожь; вспоминаю безмятежные прогулки с отцом и матерью по узким проселочным дорогам. Как бы хотелось мне ещё раз пройтись со своими стариками по позолоченному одуванчиками склону к сосновому бору, как бы хотелось…

Вершины холмов – будто причёсанные, после того как над ними протащились восьмиплуговые тракторы.

Моего друга Вольфганга, конечно, нет дома.

«Где еще ему быть? – говорит небольшого роста, пухленькая, любезная жена. – Он собирался туда, к вам, сосчитать какие-то нормы каких-то мест выведения птенцов». Вокруг Дриспета с полудюжины улиц должны были бы носить имя этого человека. По его инициативе все они были засажены деревьями. Когда в прошлом году весенняя засуха истощила молодые липы и рябины, он привел в движение водовоз кооператива и ездил по деревне от дома к дому, чтобы найти мужчин, которые помогут полить деревья.

Чашка кофе, пятнадцать радушных минут и двенадцать скворечников – доход этого солнечного утра.

Пять мест для выведения птенцов я вешаю в своем саду, остальные уношу на болото. Сумерки ткут ему серую рубашку. Насвистывая, я направляюсь вдоль пастбища, к Олл Муур. Жаворонок выводит трели солнцу в постель. Мой взор устремляется вслед за безмятежной песней жаворонка.

Я спотыкаюсь.

Старый пограничный камень.

Пограничный камень – предупреждающий знак: здесь начинаются мои владения! Пограничные знаки – порой непреодолимые барьеры ненависти, раздора, презрения.

Резкая перемена погоды. Ломит кости. Я попросил моего сына взрыхлить последние клумбы многолетников. Теперь я вижу, что он перепахал немного.

«Сойдет и так».

Я указываю на коричнево-зелёные верхушки пырея, дерзко взошедшие из земли.

«Нет пользы сгребать там, где надо мотыжить».

Сегодня я остановился у ручья и с изумлением прошептал: как он чист!

Восхищение самцом воробья; он может ЭТО двенадцать раз подряд.

Ветер в небе заставляет тянуться хор облаков. Боязливо тихо пробуют они первый куплет их песни о дожде. Солист в хоре: восторженный чёрный дрозд. Ветер шел с северо-востока. Теперь он дует с юга. Откуда бы он ни взялся – прекрасная берёза должна перед ним склониться.

Размышление: что, если я не смогу больше двигаться? Найдется ли у кого-то из моих детей для меня время? Наверное, нелепая мысль, когда родители от своих отпрысков ожидают благодарности.

Новая мусорная яма. Мы откопали её между кустами бузины у западного фронтона дома. При этом мы наткнулись лопатой на ржавый ствол пистолета; «Люгер Р-08» с последней войны. Собственно, куда только не ступал сапог немецкого солдата? Кто мог бросить сюда пистолет? Дезертир? Уносящий ноги от Красной Армии, как когда-то это делал я, бросив оружие в озеро под Цербстом?

Мой сын рассматривает пистолет с обычным любопытством.

Позже: Тимм отчистил ржавчину с пистолета и прошелся по нему зеленой эмалевой краской.

«Для нашего музея на стене дома».

Здесь уже висят: подковы, лемех, борона, цепи, тяговые крюки, вилка для уборки свеклы.

«И снова запустили космический корабль».

«Если я не сижу в нём, то мне это не интересно».

Позже: «А когда, собственно, в первый раз туда поднялись?»

«В октябре пятьдесят седьмого».

«А Гагарин?»

«В апреле шестьдесят первого; я как раз был в Москве».

«Даже представить себе невозможно, что это такое невесомость».

ВОСПОМИНАНИЯ

После балетного спектакля в Большом театре мы отправляемся со знакомым в отель «ЛЕНИНГРАД». Распив бутылку вина, мы около полуночи уже забираем наши пальто из гардероба, когда рядом с нами встают два москвича. Один спрашивает: «Немцы? ГДР?»

Мы киваем.

Мужчины приглашают нас ехать с ними на квартиру. В такси мы узнаем, что Алёша всесоюзный чемпион по боксу и что Николай работает инженером на машиностроительном заводе.

Мы у цели – это старый дом на юге Москвы. Внезапно водитель такси кричит: «Слушайте, товарищи, слушайте!» Он включает радио громче. Мы ни с места. На полуночной улице, в напряжении, внимаем сообщению о старте «Восток 1» с Гагариным на борту.

При выходе из машины я оступаюсь, оседаю на колено и слышу рядом с собой радостный крик. Алёша хлопает меня по плечу. Мы сидим до пяти утра, приветливая бабушка Алёши угощает нас водкой, хлебом, фруктами и яичницей.

И всякий раз, когда я хватаюсь за свое болевшее теперь плечо, компания смеется, и хозяин дома каркает: «Не так уж плохо: ты – вниз, зато Гагарин – вверх».

Тимм ставит на стол большой горшок с альпийской фиалкой и коробку шоколадных конфет.

«Собираешься на день рождения?»

«Нет».

Мальчик улыбается и укоризненно кивает.

«Завтра приедет мама».

«Ага».

«Завтра…»

Я почти забыл про день рождения Г., так же, как и про женский день.

Тимм позже: с письмом. «Я тоже кое-что забыл».

Я читаю. Мальчик стоит рядом.

«Ну, что скажешь теперь?»

«Радуйся!» – отвечаю я и облегчённо возвращаю ему письмо с известием, что у девчонки не будет ребёнка.

Площадь в центре деревни. Молочная лавка. Перед ней скудная дюжина молодых людей. Они противники одинаковости, при этом все выглядят одинаково. Все как один в джинсах. Все как один на мопедах. Все как один в растоптанных коричневых «автостопщиках» на ногах.

Как будто это выжжено во мне: «Адольф Гитлер родился двадцатого апреля 1898 в Браунау на Инне…» Эту фразу мне ежегодно напоминает лист календаря, когда показывает эту дату.

В третий раз иду к председателю кооператива с просьбой очистить отстойник. Сколько раболепного выклянчивания. Сколько времени ушло для маленького, но все же такого важного дела в жизни.

После дней серо-седого неба наконец-то вернулось солнце. Я бросаюсь на поляну, протискиваюсь носом между молодыми стеблями, нюхаю, валяюсь. Если бы трава была съедобной, сегодня я ел бы её.

Тимм открывает рюкзак, ставит на стол выточенный деревянный подсвечник.

«Я сделал это в обеденный перерыв».

«А чем ты еще занимаешься?»

«Изготавливаю лестницы, каждый день изготавливаю лестницы; скучно до рвоты».

Однообразие работы – с этим ежедневно приходится справляться миллионам на конвейерах, в цехах, универмагах, вычислительных центрах. Возникает вопрос, в какой мере школа к этому подготавливает?

Не слишком ли благополучным мы представляем мир нашим детям? Как искусно и неумело консультируют учителя? Могут ли они учитывать способности и желания? Как часто ошибаются претенденты в своих способностях? В чем нуждается народное хозяйство? Какую роль играет желание родителей?