Кристофер Раш - Завещание Шекспира

Лондонцы вышли на улицы оплакивать великую монархиню. Улицы, дома, окна, крыши и сточные канавы Вестминстера были запружены народом, великое множество людей собралось посмотреть на ее финальное шествие. И когда они увидели изображение, вырезанное на крышке гроба, поднялась гигантская волна горестных стонов, которая захлестнула шпили лондонских церквей и насаженные на пики черепа. Настало время сладкой ностальгии – как всегда, когда вспоминаются славные времена, а они всегда вспоминаются в такие моменты, для того и существуют славные времена. Героизм ее эпохи затмил ее жестокость. Но Деккер [156] Английский драматург, поэт. , как всегда, преувеличивал, когда описывал потоки слез, проливаемых по престарелой королеве. Ее опустили под своды Вестминстерского аббатства, рядом с могилой без памятника, принадлежащей ее сводной сестре, верной католичке чистейших кровей – Марии Стюарт. Теперь они сравнялись. Многократный муж-рогоносец Эмилии Бассано был одним из придворных, организовывавших погребение, на котором было изрядно притворных вздохов и мало истинного горя. Нет ничего хуже, чем пережить себя и свою славу.

Поэты безмолвствовали. Мое молчание было замечено Четтлем и другими, и стрэтфордскому пастуху настоятельно рекомендовали помянуть Елизавету в стихах и воспеть ее похищение Тарквинием – смертью. Четтль лично пропесочил меня за то, что я не откликнулся на его благородный призыв: медовая муза среброязыкого Меликерта не проронит скупой слезинки, чтобы оплакать смерть той, что удостоила его своего королевского слуха.

Да, Меликерт. И даже, если хотите, среброязыкий. Однако ж, как говорится, молчание – золото. Мое было действительно драгоценным по сравнению с пьесами, которые начали тогда появляться. В моих не было особой ностальгии по хорошо прожитой жизни. В ушедшей, как и в наступающей, эпохе я находил мало достойного прославления. В эпохе, которая потрясла все определенности, я шел своим путем. Новым инструментом изучения наступившей неясности стала трагедия. Вокруг нас снова сгущался мрак. Казалось, я вошел в туннель. Свет в конце него погас, как когда-то он погас в моем стрэтфордском доме. Мы снова погружались во тьму.

Новый король ехал из Эдинбурга в Лондон шесть недель. Робин Кэри проделал тот же путь сломя голову за три дня. К вечеру третьего дня, грязный и потрепанный в дороге, он въехал в Эдинбург и передал Якову кольцо с синим камнем – от прекрасной дамы. Человек, к которому он приехал, рассчитывал заполучить английскую корону и забросить в канаву старую, шотландскую, но ему не больно-то хотелось утомлять себя, ему хотелось устроить большое показательное представление. Он решил превратить свое путешествие в Лондон в триумфальное шествие.

Но новоиспеченный король опасался самого вида своих подданных, расталкивающих друг друга, чтобы подойти к нему поближе, и не горел желанием выставлять себя на всеобщее обозрение. Когда народ шумел и пытался протиснуться к нему поближе, чтобы разглядеть его получше, он смутился, но преодолел смущение шуткой.

– Боже милосердный, куда ж еще ближе? Неужто эти сволочи хотят увидеть, что я ел на завтрак? Может, мне еще и стянуть бриджи, чтобы они заглянули мне в задницу?

На смену Елизавете пришел человек с телом, похожим на полевой сорняк, с трусливым сердцем и душой и грубыми манерами, невоспитанный, хоть и образованный, напыщенный и педантичный осел. Чудаковатость нового правителя казалась более уместной в какой-нибудь новомодной пьесе – он мог бы играть викария, мнящего себя Богом, или герцога, прячущегося по углам. Но в одном отношении он сильно походил на свою предшественницу – он обожал развлекаться травлей животных. Он полагал, что они существовали для бесчеловечных забав или для того, чтобы набивать ими свое ненасытное брюхо, причем в огромных количествах – он был обжорой.

И хотя он прибыл из дождливой Шотландии с ее мрачным кальвинистским богословием, он оказался на удивление приветливым и до странности крепким для такого физически хрупкого человека. Хотите взглянуть на него поближе? По правде говоря, не советую, но вам, наверное, самим любопытно, и нет никакой необходимости залезать ему в задницу. Позвольте мне описать вам, что я увидел пред собой в мае 1603 года.

– Я слышал, он был зрелищем не из приятных.

Большеголовый, с реденькой бородкой, влажными заячьими глазами навыкате, которые смотрели в упор, оценивающе, осторожно, с любопытством, он был далеко не дурак, хотя лицо его говорило об обратном. Слюнявый язык, слишком длинный, вываливающийся из влажного рта, – описания его были правдой; когда он разговаривал, слюни летели во все стороны, включая глаза придворных. Казалось, он не пил, а ел вино, и оно стекало у него изо рта назад в чашу. Должно быть, четверть жидкости выливалась назад, и чем больше он пил (вернее, хлебал), тем полнее становился его кубок. А когда, изображая покорность, вы опускали глаза (на самом деле пытаясь избежать брызг слюны), вы замечали пару длинных тонких ног, торчащих, как у клоуна, из брони подбитой толстой ватой одежды, которая должна была остановить или, по крайней мере, замедлить неожиданный удар стилета или клинка убийцы. Несчастный жил в постоянном страхе за свою жизнь.

К сожалению, он не унаследовал и капли печально знаменитой красоты своей матери. Проявилось в основном телосложение его отца. Он еще был во чреве Марии и, по сути дела, в одной с ней комнате, когда его отец, лорд Дарнли, и несколько пьяных головорезов на ее глазах убили Риччо [157] Личный секретарь Марии был убит протестантскими заговорщиками. . Едва Яков покинул ее чрево, как ее следующий любовник убил Дарнли. И даже после того, как он водворился на шотландском троне, его преследовали ведьмы, восковые куклы с его изображением, живые кошки, привязанные к костям скелетов и брошенные в пенистое море, чтобы поднять бурю, которая должна была утопить его на пути в Данию, куда он отправился, чтобы жениться на принцессе Анне. Он был королем ужасов, по пятам за которым следовал сам Король Ужас. В Шотландии Сатана жил и здравствовал, вынашивая планы уничтожить Якова, которому с самого детства приходилось туго – его пытались перетянуть на свою сторону враждующие шотландские дворяне (в чьих руках король, у того в руках королевство), а по его сутулой спине гуляли розги всезнающего Джорджа Бьюкенена [158] Шотландский историк и гуманист. , который, не щадя своего ученика, обучал Якова наукам. Он увлекся Библией, но также увлекался книгами по истории и ведовству. Неудивительно, что у него было такое выражение лица и что он глядел на всех отвлеченными, всегда тревожными глазами. Он не знал, получит ли английскую корону, но, когда она ему наконец досталась, он готов был дать себе волю.