Итальянец - Матрица Справедливости [СИ]

Карабкаясь на один из холмов, Элиазар вдруг оказался перед входом в пещеру. Песок вокруг дыры выветрился, обнажая пересохшие, потрескавшиеся серые губы. Как кривые зубы, у входа торчали несколько острых камней. Элиазар попятился от неожиданности. Позже он узнал, что местные так и называли эту пещеру: Пасть льва.

Он протиснулся между зубами, почти ожидая встретить гигантский язык. Пещера уходила вправо, он повернул, сделал несколько шагов и остановился, оказавшись в темноте.

Когда он снова начал что-то различать, то увидел десяток людей, сидящих вокруг седобородого старика. Все они смотрели на Элиазара — очевидно, его давно заметили. Еще двое решительно отделились от стен, бросились к нему, твердо схватили за локти и уложили на каменный пол. Вокруг засуетились, больно связали за спиной руки, отнесли вглубь пещеры и бросили в круг, к ногам старика, которого они называли Имам.

— Кто послал тебя? — заговорил Имам тихо, с грустью в голосе. Пожив несколько месяцев в Иерусалиме, Элиазар понимал и немного говорил по-арабски.

— Никто. Я просто бродил.

— Ты лжешь, христианин. Здесь никто не бродит просто так. Сегодня ты умрешь. Время знания еще не пришло, — таинственно проговорил старик. — Всякий, кто нашел нас, должен умереть. Особенно христианские собаки.

— Я не христианин, — громко сказал Элиазар, но Имам не слушал. Один из арабов поднялся, вытащил длинный нож и встал над ним, ожидая сигнала.

— Лучше расскажи, как нашел нас, христианин.

— Я не христианин, свинячие дети, — заорал Элиазар.

— От бога своего отрекаешься?

— Я не христианин, — повторил Элиазар обреченно. — Я еврей.

— Чем докажешь?

Элиазар посмотрел вниз — в сторону штанов, и произнес арабское слово. Одно из первых, которое он выучил. Кто-то прыснул. Даже суровый Имам слегка улыбнулся. Развязав пояс, он заглянул Элиазару под штаны. Элиазар торжествующе посмотрел на него.

— Сказано — плоть от плоти Моисеевой даст нам знание, — провозгласил старик торжественно.

Араб с ножом нагнулся над Элиазаром и развязал веревки.

Мик мерз. Пока ему не пришлось ночевать на улице, он не замечал, какая в Нью-Йорке длинная зима. Он все еще не привык к этому, хотя четвертый год жил в Центральном парке. Есть вещи, к которым нельзя привыкнуть. Люди вокруг него пропадали. Уходили в поисках теплых мест, или умирали. Прошлой зимой маленький Билл лежал мертвый два дня, прежде чем его забрали. Он был совсем твердый, когда его поднимали со скамейки.

Мик пока держался, хотя ему казалось, что с каждой ночью он промерзал все глубже. В нем оставался только теплый комочек размером со сливу чуть выше желудка. Не помогал ни уродливый зеленый ватник, ни гигантские клоунские ботинки, напиханные тряпками. Хуже всего было вечером, когда солнце давно зашло, а заснуть еще не удалось. Мик тогда сидел на скамейке, сжавшись в клубок, и дрожал, не замечая своего тихого воя.

В такой вечер она и пришла. Костлявые пальцы платанов смотрели в темное небо, стареющая луна мелькала в осколках стекла, а она стояла над Миком и улыбалась. От нее пахло теплом.

Нет, конечно, от нее пахло так же, как и от остальных жителей Центрального парка, как и от самого Мика, но этого запаха он давно не замечал. Пахло теплом. На ней были обвисшие чулки, когда-то бывшие оранжевыми. Или коричневыми. Джинсовая юбка на три размера шире костлявых бедер, заколотая на талии английской булавкой. Легкая куртка — Мик в такой околел бы в первый же час. И все-таки от нее пахло теплом. И она улыбалась.

— Пойдем! — она пританцовывала от холода или нетерпения.

Голос у нее был неожиданно высокий. Редкость здесь. Но не визгливый.

— Ммма? — спросил Мик.

— На сто третью. Я нашла теплое место. Слышишь меня? Теплое место! Теплое место! Теплое место! — она осеклась и обернулась по сторонам, — это будет наш секрет. Ты никому не расскажешь, правда? — она хихикнула.

— Нет, — подтвердил Мик, с наслаждением прислушиваясь к звучанию свого голоса. Это было одно из десятка слов, которые стали у него получаться в последнее время.

— Тогда вставай. Идем.

И они пошли. Два длинных и не меньше двадцати коротких, продуваемых насквозь кварталов. По дороге Мик выклянчил у редких прохожих два доллара. Поздно вечером хорошо дают. Один из усвоенных им трюков. Если он когда-нибудь сможет писать, он напишет об этом рассказ. Или статью. Или диссертацию. Доктор попрошайничества Мик Карсон.

Мик всегда смотрел людям в глаза, когда просил деньги. Самое трудное — поймать их взгляд, блуждающий с лохмотьев — на уличные фонари — на свои туфли. Обходящий глаза на безопасном расстоянии. Если клиент забывал об осторожности и беспечно смотрел Мику на лоб или на шею, он был обречен. Мик бережно перехватывал взгляд, и тогда прохожий уже не мог оторваться от его немигающих внимательных глаз. И не мог не подать.

Очень просто, но другие на это не решались. Их глаза бродили вокруг да около, размазываясь по лицу клиента. Мик не делился своими секретами, да и не мог бы. Но сейчас ему хотелось похвастаться. У нее — Теплое место, у него — Взгляд.

Она резко остановилась. Мик не сразу разглядел за буквами граффити железную дверь. Когда она лязгнула за спиной, холодная рука легла Мику на запястье и потащила вглубь — налево — еще вглубь — еще куда-то.

В кромешной тьме — ослепительная зажигалка. Чуть мягче — свеча. Вокруг — трубы, раскрашенные в темные цвета. Красный и синий? В углу — картонная коробка.

Она — нагнувшись над коробкой, выставив тощий зад, раскидывая по полу тряпье толстым слоем. Бутылка толстого стекла, торжествующий голос: «Гуляем!», гортанный пьяный хохоток. Жгучая жидкость, тепло в горле.

Снова рука — «Садись!». Хлеб — сухой, но много. Ее смех, когда он давится от жадности. «Я не отберу!» Еще глоток. Теплая труба за спиной. Тепло. Тепло внутри и снаружи. Пиджак под головой. Пуговица под ухом — мешает. «Спи!»

Совершенная темень. Рядом храп и запах спиртного. Как ее звать-то? Почему она меня сюда привела?

— Не спишь?

— Нет.

— Так ты говоришь немного?

— Мм… мммм.

— Понятно. Меня Лиз зовут. Тебя?

— Мммм.

— Понятно.

— Ммм. Мик! Мик! И Лиз! — он сам удивился, что смог это произнести. Наверное, потому что он еще сонный.

— Ух ты! Здорово! Тебе жарко?

Пальцы, вытирающие капли пота с его лба. Руки, заботливо стягивающие куртку. Вопросительный взгляд. Отвратительные ботинки, пинком отброшенные в сторону. Еще взгляд. Игривый. Мутный. Ласковый. Ее пальцы на его веках.

— Спи. Спи. Ты будешь здесь со мной жить, да? Не могу же я одна. Спи.

— Ммм.

Сара вернулась в Нью-Йорк налегке. Она не могла представить себе эти тысячи черных книг в своей маленькой квартире. Из всей библиотеки она взяла только древний Талмуд и книгу Элиазара. Новый римский раввин от благодарности прослезился и неожиданно поцеловал ей руку.