Светлана Нина - История в зеленых листьях

– У нас с тобой детей не может быть. Нечего и бояться, – отчеканила Мира, припомнив тот разговор в кафе, во время которого она открыла ему, где проводит остаток лета.

– Я не потяну детей. Детей должны рожать здоровые люди.

– Тогда человечество вымрет.

– В любом случае я стану одним из тех, кого обвиняют в эгоизме.

– То есть ты вернулся, лишь осознав, что дети тебе не нужны? И моя дисфункция матки может отпасть?

– Прекращай.

– Нет, я искренне не понимаю, почему люди обвиняют тех, кому нанесли обиду, в том, что те обиделись. Тотальный бред! Люди топчутся по нам, а затем пеняют, что мы такие чувствительные. Очень удобно.

Тим вскочил с постели вслед за Мирой и, поймав, крепко обнял. Она затихла.

– А мой груз лучше, что ли? – глубоко дыша, отреагировала Мира через минуту. – Ты полагаешь, всё так радужно, как кажется в первом слое? Да, родители любили и любят меня. И на этом всё. Тяжело смотреть, как они истязают себя в угоду Руси, которая их пожирает. И сделать ничего не можешь, потому что они тебя просто не слушают. Шаблоны поведения родителей так въедливы, что настигают спустя годы, когда ты от них вроде уже сбежала. Родственные связи… вглубь проросшие, захватившие подсознание и все годы после вызывающие немедленный ответ. Как бы мы ни пытались убежать от родителей, их ценности и уклад настигают, как бомба замедленного действия.

– Все семьи грешат этим.

– Да? Может, и так, только все с разной интенсивностью.

– Ты просто слишком глубоко вгрызаешься, везде видишь какие-то царапины, шероховатости… Слишком ты непримирима и со всеми не согласна.

– Не могу спокойно смотреть на несовершенства созданного человеком мира. Мне всюду тесно.

Мира вгрызлась пальцами в виски.

– Одно из моих первых детских воспоминаний – как мать, надрывно плача, сидела на полу в нашем огромном зале и собирала разлетевшиеся по всей комнате нитки вперемешку с пуговицами. А над ней стоял отец. Без жалости, без раскаяния. Затем со второго этажа спустился мой дед. Уважаемый ветеран войны. И вместо того, чтобы защитить дочь, он тоже накричал на неё. Не помню, за что. Тогда я не поняла. Быть может, она провинилась чем-то. Женщина провинилась в чём-то перед мужчинами, которые даже между собой не ладили. Её покладистость в итоге сменилась изворотливостью. Это ощущение, что тебя никто никогда не защитит, не решит твои проблемы, осталось во мне с того самого дня. Ощущение всеобщего лицемерного сговора. А потом общество удивляется, откуда берутся женщины, отрицающие замужество и боящиеся заводить детей. Родишь дочь – и с ней произойдёт то же. С мечтательной девочкой, выращиваемой в заботе.

Тим молчал, и Мира была благодарна за это.

Тим с какой-то жалостью смотрел на Миру. Ему была неведома эта пропасть одиночества, которую испытывали все трое, вскрывающие под сенью этого дома свои гноящиеся нарывы. Потерянная девочка, рассуждающая на непосильные темы. Девочка с этим щенячьим и будто не понимающим, где она, выражением в светлых глазах при общих повадках заласканной молодой кошечки. Где бы она ни была – в Скандинавии ли, под пальмами… Он видел это на всех её фотографиях с самого детства. Душа, мечтающая унестись подальше, а за неимением возможности извлекающая сомнительные блага из того, что дают.

– По отдельности люди вроде бы и понимают, что вершат что-то не то, а вместе всё равно продолжают. И вот сегодня утром я почему-то вспомнила это. И меня кольнуло. По прошествии лет родители пытались доказать мне, что это был мой сон. Быть может, поняли, что для психического здоровья ребёнка такие сцены не слишком полезны. Насколько мать была тогда нежна, прекрасна, чувствительна! И как огрубела теперь, прыщет цинизмом и пессимизмом. И как она смирилась, как её даже устраивает ужас провинции, зарубивший её судьбу. После такого я вижу трагичность проявлений практически во всём… Будь мой стержень послабее, я уже бы сломалась тоже. Но жизнеутверждающий пример бабушки и деда, переживших войну, оказался крепче. Вот парадокс – внешне же у меня всё прекрасно. Отличная профессия, улыбчивость, устроенная жизнь в большом городе… Жизнь раздвоилась, а тот значимый её кусок уже почти отмер. И я не хочу приезжать в гости к родителям. Каждый раз всё мучительнее – бессилие перед деградацией других. Как люди мало видят! Я уже не могу вытащить мать из этого болота. Мне уже даже тяжело разговаривать с ней – настолько я не могу поверить в то, что с ней стало. Насколько я хочу встряхнуть её, чтобы она красиво оделась и поехала в какой-нибудь Таиланд, как это делают северостоличные фифы. Но нет, она оправдывается пресловутым отсутствием денег, которых у них достаточно. Одни сплошные оправдания всю грёбаную жизнь! Одни слова, чтобы ничего не менять и не делать. Обрасти мхом и забиться в угол. Но жизнь такого не прощает. А отец? Он теперь заботится о ней. После тех издевательств. А она не платит ему благодарностью, хоть и не пошевелила пальцем, чтобы изменить свою жизнь к лучшему. Она предпочла занять позицию вжавшегося в угол комментатора, отвешивающего шишки своему недавнему мучителю. Кто виноват? И что делать?

– Я не знаю. Сам ломаю голову над подобным.

– Интересно, может ли психотерапия действительно исправить это, а не сгладить?

– Сомневаюсь.

Неосознанный страх распада семьи, преследовавший Миру в детстве наряду с ужасом потерять бабушку и дедушку. Обернувшийся подростковым прозрением, чтобы родители наконец освободились друг от друга и сделали новую попытку. Теперь же стало ясно, что они навек повязаны и несут крест друг друга. Уняв безумие молодости и уже даже не мстя друг другу за былые обиды. Чувство вины перед матерью и страх поражения перед отцом крепко отпечатались на задворках сознания. А ещё – твёрдая уверенность, что нет границ дозволенного, что всё интересно и объяснимо.

– Обычно это называют созависимостью. Она… сама часто провоцирует его. Не знаю, так ли это было раньше, – воспоминания ведь замещаются более поздними… Грёбаная ранящая игра, понятная только им.

– Так и есть. Жертва становится палачом.

– А палач – терпением. Вот и разберись после этого в градациях нашей личности! В семьях не бывает чистых, лишённых двойного дна отношений.

– Избавившись от девиаций и порока, чем будет занято человечество? Какой прок будет в чистом, лишённом потайной стороны сексе? Зачем будет нужно искусство?

Вожделенное соединение с Тимом как бессильный, финальный крик о слиянии семьи, которая никогда не была целой. Замкнуться в семье и построить бастион от прочих. Она искала похожего на отца, а их не оказалось благодаря уникальности каждого духа. И похожим показался его сын.