Светлана Нина - История в зеленых листьях

– А наша связь – девиация и порок? Мы ведь не сбрендившие и не конченые…

– Так порок – не обязательно что-то грязное и гипертрофированное. Он почти в каждом проявлении. И лишь называется страшным словом, чтобы контролировать население.

– Значит, не так он страшен. Просто обозван так теми, кто не понимает. Да и градации его меняются из века в век.

– Однажды людям надоест быть несчастными. И они откажутся от консерватизма.

– Твои заверения – хорошо усвоенная мода.

Мира почувствовала знакомое раздражение от подозрения, что Тим специально начинает противоречить ей, чтобы позабавиться её встряской.

– Странный упрёк… так можно сказать про кого угодно. А твои тогда – хорошо усвоенная старомодность.

– И кто вырастет в такой вседозволенности?

– Счастливые люди! Хотя, послушав консерваторов, понимаешь, что индивидуальное счастье людей их не интересует. Важно лишь пресловутое общее благо, словно мы до сих пор обитаем в пещерах. А общее благо оборачивается только эксплуатацией и манипулированием.

– Может, мы всё ещё и есть те кроманьонцы в пещерах. И без запретов нам не выжить.

– А мне что, страдать теперь ради всеобщего блага? Ради туманных перспектив, видя, как мою страну продолжают дербанить и заверяют меня, лишённую практически всего, в патриотизме, служении благу и необходимости плодиться на декретные в семь тысяч рублей? Похоже на издевательство.

– Ты эгоистка, – оголтело отозвался Тим, и Мира захотела врезать ему даже несмотря на то, что знала близость его взглядов к своим. Каждый раз она охотно верила в его тёмные стороны.

– Часто слышу это. Но я непробиваема. К сожалению, другие поддаются. Таят злобу, но внешне подчиняются, чтобы дикой краской взорваться скоро в очередной революции. Ненавижу реакцию! Сквозь стеклянный колпак такими рассуждениями не пробиться… Порой встречаешь людей во всех отношениях положительных, семейных, без пяти минут кандидатов наук, которые удивляются, что ты слушаешь металл… и ты понимаешь, что и это до сих пор какой-то вызов, хотя собственная жизнь кажется предельно плоской. Не буйство Бриков, не помешанность революционеров. Запертое сознание… Расскажешь, а всё так иначе выходит…

– Слова индивидуалиста.

– Благодаря этому жизнь в Европе так отлажена.

– Но они всё равно несчастны именно из-за рефлексии.

– Но я не могу равнодушно смотреть, как кольцо ограниченности и запретов сжимает их всё сильнее. Вся история человечества – это запреты серости, боящейся неизведанного, и подвиг гениев, перескакивающих через болото. Серость всегда робеет перед необъятностью Вселенной и нашей нерушимой с ней связью. Серости выгоднее построить себе бункер религии и окружить себя ею как обманчивым гарантом понятности. Вот почему в богемных кругах нравы свободнее – там клише и страх порицания, равно как и жизнь по линейке, не так цепляющи. Человечество всю свою историю вводит ограничения, отравляющие жизнь, якобы для всеобщего блага. И вся же история человечества – путь обхождения запретов. А дураками в итоге выставляют себя как раз блюстители недозволенности. Жизнь должна быть разноплановой. Всё всосать, всё увидеть… Испытать. Нет ничего страшнее, чем ограниченность, барьеры разума и восприятия, чем заведомое обрубание каналов и нейронов.

– Но и ограниченность ввели не просто так. А как сдерживающий фактор для тех, кто не способен полюбовно угомониться.

…и вот она закрывает дверь. Сверху слышны их смех и странное копошение. Но там должен быть он. Это его дом! Его ускользнувшая Варя и Мира, которая открыто смеётся над ним и приводит сюда другого мужчину… Он, а не кто-то ещё должен заботиться об обеих, пусть даже между ними образовались какие-то пласты, ему уже неподвластные! Шлюха!

«За кого она меня принимает? – бешено проносилось у Арсения в голове, пока он поскрипывал лакированными половицами. – За слабака?!» Агрессивные выпады отца, рождающие сомнения в собственной маскулинности, разом воскресли в памяти. Матери быстро наскучила эта напыщенная бравада, и отец оказался брошен, опозоренный и захлёбывающийся собственным ядом.

Его охватила неописуемая зависть к Тиму, так легко победившему Миру, которая, конечно, только и ждала, чтобы её схватили за запястья. Арсению нужна была женщина, которой хватило бы мужества не жалеть его потаённой ненависти к себе за влечение к мужчинам. И этой женщиной стала именно Мира – Варя жалела.

Потребность быть выслушанным, ободрённым и пошаливающая склонность быть наблюдаемым заставили его открыть запретную дверь в их недозволенный роман. Но он не смог смотреть на редкостную гармонию в танце плотского незваных гостей.

Так он и простоял за чуть раззявленной дверью и слышал всё до последнего стона. Эта мерзавка сначала украла у него Варю вместе с нерождёнными детьми, зачать которых ему так и не удалось, а теперь уплыла сама. Нечестно, что одним достаётся социализация и удача, они легко выходят из невзгод и дрязг… А другие вынуждены сидеть на чердаке и исподлобья смотреть наружу. Пусть сдохнет! Она никогда не прислушивалась к нему.

Войдя в комнату через час, когда они стихли и, вероятно, задремали, Арсений долго стоял над обоими. Стоял и выбирал, кого зарезать. Ему же ничего за это не будет, это ведь всё чёртова игра, репетиция существования… не может быть, чтобы за пределами распласталось ничто! Так просто не бывает. Это какая-то кривая демо-версия… Ничего недостаточно… тесно. В человеконенавистничестве христианства, в ограниченности ислама и даже в неявной жизнерадостности буддизма недостаточно ответов, как бы ни извращались их представители, пытаясь осовремениться. И наука не спешит заполнить пробелы там, где потерпели крах тысячелетние учения.

Хотелось реванша, но не мог отомстить тому, кому было нужно, – так почему не отомстить более доступному, слабому, любимому ей? Пусть поймёт, каково ему одному коротать вечера!

Его оскорбил вид обнажённого, в неге распластанного по постели Тима, от которого едва не приподнимался пар увлажнённого гелем для душа покрова. Арсений никогда не был так хорош. Чужак и Варю бы опутал, не сбеги она. Наверное, такой и был её первый муж, и она до сих пор грезила о нём… Как может быть иначе? Пусть Мира останется с ним навсегда, как и хотела. Здесь, в этих тающих листьях, в их просвечивающейся желтизне.

Валяясь на той въевшейся в постижение постели под крышей, одурманенная оргазмом, Мира с язвительностью припомнила, как познакомилась с Варей. Что-то ширилось и невыносимо тепло сжималось внутри.

Знал бы Арсений, которому Варя так и не рассказала, как долго она мечтала заставить его слиться с другой женщиной на своих глазах! Чтобы чувствовать контроль, одетой смотря на них из кресла и отдавая распоряжения. Но он и с самой Варей-то сладить не мог, не то что со второй женщиной, отчего и покупал чужие тела, нарушая кармический закон.