Бонни-Сью Хичкок - Запахи чужих домов

— Это так странно, — рассказывает Сэм, — понимаешь, он чувствует то, чего не чувствуют другие.

Он нечасто вспоминает о братьях, но с тех пор, как он сказал, что я лезу не в свое дело, прямых вопросов я не задавала и держу данное ему слово ничего не говорить папе.

Еще я наконец рассказала ему, что он жив благодаря «Пеликану». Он проводит рукой по резиновому борту шлюпки, и я про себя говорю спасибо за то, что он не смеется над моими словами о том, что жизнь ему спас надувной плот. Но теперь я смотрю на «Пеликана» по-другому. Для меня это всего лишь старая обшарпанная шлюпка, особенно когда рядом с ней сидит Сэм. Я вижу заплатки из скотча на выцветшей резине, которая местами побелела от солнца, морской воды и от старости.

— А там был кто-то еще? — спрашивает Сэм. — Ну кроме китов.

Я думаю о том, как на меня посмотрела косатка и как она моргнула, словно мы поняли друг друга. Но я не знаю, что можно рассказывать этому парню, рядом с которым у меня начинают дрожать коленки. Я убеждаю себя, что это от качки, но, думаю, дядя со мной бы не согласился. Я заметила, что он смотрит на нас как на пазл, который хочется собрать. Я не очень понимаю, как можно сложить картинку Сэма, потому что в его пазле явно не хватает нескольких деталек и сообщить нам, где они, он не торопится.

— Нет, только киты, — отвечаю я, и у него на лице появляется разочарование. Это правда, но не полная. Я боюсь, что если я расскажу ему все, то буду выглядеть глупо, а я не хочу, чтобы он снова со мной в молчанку играл.

Возвращаясь на бак, мы останавливаемся на носу лодки, где сквозь открытый иллюминатор слышны голоса папы и дяди. Должно быть, они забыли, что иллюминатор открыт, потому что речь идет о Сэме.

— Ты собираешься ему сказать? — спрашивает дядя Горький.

— Я не понимаю, чем это поможет нам, — отвечает папа.

— По крайне мере, ты должен сказать ему, что тебе известно, кто он такой.

— И что потом? Заставить его вернуться, когда совершенно очевидно, что они от чего-то сбежали?

— А что с его братьями?

— Мне кажется, они были на пароме все вместе, скорее всего, без билетов. Теперь их, наверное, высадили, даже если им удалось добраться до Сиэтла.

— Это твой долг перед Мартином.

Я понятия не имею, кто такой Мартин. Но лицо Сэма бледнеет на глазах. Он летит в рубку, и я бегу следом за ним.

— Вы знаете моего отца? — спрашивает он, и папа с дядей подпрыгивают, расплескивая чай. — Моего отца зовут Мартин; вы его знаете?

Папа ставит кружку на стол и встает.

— Сэм, я знал твоего отца. Он погиб во время цунами.

— Нет! — кричит Сэм. — Он жив, жив. Он плавает с косатками.

Сэм похож на маленького ребенка, а не на шестнадцатилетнего парня, и мне было бы стыдно за него, если б я не видела тогда, как ему помогла косатка, и не почувствовала что-то странное, когда дотронулась до холодного черного носа. Я все поняла, когда Сэм произнес эти странные слова. Когда он очнулся, он выглядел разочарованным, потому что не хотел, чтобы его спасали. Сэм валится на пол, будто утратил всякую надежду и уже никогда не оправится от этого удара.

Папа и дядя смотрят на въевшиеся в пол камбуза пятна масла и на спокойное море в открытом иллюминаторе — куда угодно, только не на Сэма. Не знаю, как долго они собираются вот так стоять, может, целую вечность, но для меня это мучительно.

Я сажусь на пол и обнимаю его, а он утыкается лицом мне в плечо, роняя на меня сопли и слезы.

— Наверное, я должен найти братьев, — говорит он наконец моему отцу, как будто воспоминание о них — это оранжевый спасательный круг: что-то, на чем можно удержаться в самый разгар бури.

Не отводя взгляда от океана, папа кивает в знак согласия и говорит:

— Мы их найдем.

Мы с Сэмом лежим внизу на баке, я, несмотря на беспросветную темноту, вижу, что он не спит. Я не прошу его освободить мою большую кровать, потому что это как-то глупо, и лежу на подвесной койке, на которой спала, когда была младше. Я как будто в спальном мешке, и мои руки прижаты к туловищу.

— Сэм? — шепчу я.

— Мм?

— Помнишь, ты спрашивал меня про китов? Так вот, — я делаю паузу, — я почти уверена, что спасти тебя мне помогла косатка.

Я с трудом слышу его дыхание.

— Я тоже так думал сначала, — говорит он, — косатка как будто сказала мне стащить ботинки и плыть с ней. Мне казалось, что она заботится обо мне.

— Может, так и было, — говорю я, вспоминая о гладком носе косатки и ее больших круглых глазах, похожих на гигантские пузыри от жвачки.

— Не думаю, — говорит Сэм, который будто внезапно постарел лет на сто. — Но спасибо, что ты не смеешься надо мной.

— На тебе не было ботинок, — говорю я, словно это что-то доказывает, но Сэм уже полностью отрекся от этой мысли. Он молчит, и я слышу, как он поворачивается на большой кровати, чего я в своей подвесной койке сделать не могу.

Я засыпаю, и мне снится, что я рак-отшельник, который живет в коричневом ботинке на самом дне синего моря.

Помните, моя мама сказала: «…твоя жизнь покатится к чертям». Оказалось, чертей в моей жизни хоть отбавляй.

Последние два дня мы с Джеком как-то обходимся на «Матанаске» без Сэма, но продолжаем искать его по всем углам. Минуты становятся часами, и мысль, что Сэма на пароме нет, сжигает меня изнутри, царапая сердце и легкие так, что мне трудно сделать глубокий вдох. В одной из шлюпок, подвешенных у борта парома, мы находим его куртку, которая развевается на ветру, словно оторванное коричневое крыло. Теперь Джек спит, уткнувшись лицом в шершавый твид, будто может найти в нем ответы на все вопросы. Джек вдыхает запах Сэма и по-своему надеется, что тот найдется, что он где-то здесь, что он жив.

Единственный человек, который мог видеть, куда пропал Сэм, сошел с парома две станции назад в каком-то маленьком порту на юго-востоке, где лил дождь. Куриная хозяйка, поддерживаемая с двух сторон сотрудниками в оранжевой форме, проковыляла на берег по металлическому трапу, и ее непослушные волосы хлестали мужчин по лицу, пока дождь не прибил их к ее голове. Она сама напоминала раненую птицу, пока ее драгоценных куриц грузили в кузов старенькой «тойоты». Готов поспорить, ей хотелось, чтобы куриц поместили в салон автомобиля, подальше от непогоды. Из машины вышли молодая женщина и мужчина и обняли старушку.

Возможно, мужчина, который ее встречал и который жал руку работникам с автомобильной палубы, будто они старые друзья, — ее сын, но из одного разговора шепотом я узнал, что она числится пропавшей без вести. Я подслушал этот разговор, пока мы с Джеком прятались в шлюпке неподалеку, подложив под голову оранжевые спасательные жилеты вместо подушек. Она душевнобольная и должна была оставаться дома, но каким-то образом ей удалось уйти. Джека поразило именно то, что никто не заметил, как она ушла. И он был очень расстроен, когда я сказал ему, что нам нужно держаться от куриной хозяйки подальше, чтобы не быть связанными с человеком, пропавшим без вести. Но когда она садилась в синюю машину, я прошептал: «Что же ты видела? Неужели он правда упал за борт?» Дверь за ней захлопнулась, и в этот момент из меня, как воду из тряпки, выжали всю надежду узнать, что же произошло на самом деле.