Бонни-Сью Хичкок - Запахи чужих домов

Сэм, наверное, смотрит теперь на своих братьев по-другому. Я уверена, он очень изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. Сэм сейчас одет в то, что мама заказала ему в Sears Roebuck, когда мы приехали в Фэрбанкс, потому что у него были только старые вещи дяди. Я и сама еще не до конца привыкла видеть его в этой одежде.

Даже когда мы только пришли на отбор — это было всего несколько часов назад, Сэм выглядел тревожным и вел себя скованно, будто его укачало больше, чем на лодке. Он показал на мои пуанты:

— Они странно смотрятся на тебе.

Мне тоже так казалось.

— Они везде будут странно смотреться, если только они не подвешены над койкой во время рыбацкого сезона.

Наверное, Сэм думал, что я все еще считаю себя виноватой, потому что он сказал:

— Твой отец не хочет, чтобы ты жила, пытаясь ему угодить. Он хочет, чтобы ты была счастлива.

А потом он отошел от меня чуть подальше на случай, если я опять разозлюсь, как в прошлый раз, когда он сказал мне то же самое.

Но теперь я все понимаю. Я считала, что защищаю папу, а он всегда хотел, чтобы я просто была собой.

Первый раз в жизни я танцевала как человек, который знает, чего он хочет. Я не боялась никого разочаровать, особенно саму себя.

Но даже это не кажется сейчас таким важным, когда я смотрю на Хэнка и Сэма. Сэм ошибался, думая, что Хэнк злится на него или не беспокоится о нем. Я складываю каждую минуту, каждый час, каждый день, что я провела с Сэмом, и ясно осознаю, что все это время Хэнк считал, что его брат мертв. Я чувствую себя эгоисткой, глядя, как Хэнк пытается выбраться из круговорота мрачных мыслей. Будь я на его месте, я, наверное, никогда не смогла бы перестать плакать.

— Я чувствовал, — вдруг говорит Джек, пристально глядя на меня, — что рядом с Сэмом именно такой человек, как ты.

Он обнимает меня.

— Ты был прав, — отвечаю я ему. — С Хэнком все будет в порядке?

— У Хэнка все хорошо, — говорит Джек. — Или будет хорошо.

У Джека глаза как у Сэма.

Я так увлеченно разглядываю Джека, что не замечаю, как Хэнк с Сэмом поднялись с пола, пока не чувствую чью-то руку на своем плече.

— Элис, это Хэнк, — говорит Сэм. Кажется, не очень вежливо в упор смотреть на зареванное лицо и красные опухшие щеки Хэнка. Но он делает шаг вперед и обнимает меня, а мои розы мнутся между нами. Хэнк пахнет сотнями миль, проделанных по слякотным дорогам, а еще чем-то сладким с оттенком лаванды; но кроме всего этого, я различаю знакомый застарелый запах лодки. Он крепко сжимает меня в объятиях, потом отступает назад и говорит:

— Ты волшебно танцуешь. Я чуть не умер, пока на тебя смотрел.

Хоть я и не уверена, что до конца поняла смысл его слов, я знаю, что это одна из самых приятных вещей, которую мне когда-либо говорили.

Даже если твое сердце разбито на миллион кусочков, а твоего ребенка отдали в другую семью, я должна сказать тебе, что планета не остановит своего вращения. Люди будут говорить тебе добрые слова и думать, что ты их слушаешь, но ты не услышишь ничего, потому что будешь слишком озабочена тем, чтобы собрать свое сердце по кусочкам: складываешь каждый в укромный уголок внутри себя, чтобы потом вернуться за всеми разом.

Сначала ты сможешь только кивать улыбающимся и, кажется, знакомым лицам, на которых беззвучно шевелятся губы, пытаясь что-то сказать тебе. Пройдет немного времени, прежде чем ты начнешь понимать, о чем они говорят.

А затем, в одно ничем не примечательное утро ты начнешь шевелить пальцами ног. Или почувствуешь, как кровь вновь разливается по кончикам пальцев рук. Медленно, словно тепло по обмороженным конечностям. Кровь разольется по обледенелым участкам твоего тела и наконец достигнет того укромного местечка, где ты спрятала осколки разбитого сердца, и тогда ты начнешь вертеть их в руках, пытаясь снова сложить из них что-то целое. Скорее всего, у тебя не получится с первого раза соединить их вместе так, как раньше, и тебе придется предпринять несколько попыток.

Медленно, очень медленно ты начнешь совершать привычные действия, например пить чай, в котором снова будешь ощущать вкус чая, а не думать, что кто-то неведомо зачем всунул тебе в руки чашку с коричневой водой. Вкусы, запахи, тактильные ощущения — все это вернется, но медленно.

— Нужно немного подождать — это ты будешь слышать снова и снова, когда к тебе вернется слух.

Когда ты решишься заговорить, постарайся задавать не больше одного вопроса в день, по крайней мере поначалу.

День первый:

— Это мальчик или девочка?

— Красивая здоровенькая девочка. (Сестра Бернадетта)

День второй:

— Как ее назвали?

— Ты не помнишь? Ты просила, чтобы ее назвали в честь твоей бабушки. Маргарет. (Сестра Жозефина)

День третий:

— Почему я попросила назвать ее в честь бабушки? — Я действительно не могу вспомнить.

— Думаю, ты пыталась забыть прошлые обиды — начать все с чистого листа. (Настоятельница)

Две или три недели спустя все вокруг, особенно сестра Агнес, станут ждать, что ты задумаешься о возвращении к нормальной жизни. Рано или поздно ты со всеми попрощаешься и выйдешь за монастырские ворота, стараясь не обращать внимания на всхлипывания монахинь, раздающиеся за твоей спиной. Ты уже не та девушка, что много месяцев назад поднималась по ступенькам автобуса, хоть ты и одета в ту же потертую красную куртку и несешь тот же коричневый чемоданчик. Ты будешь смотреть, как быстро вращается мир, будто фильм в обратной перемотке. Ты потеряешь счет часам, а потом и дням, ведь они все равно слишком коротки и проносятся так быстро, что ты едва успеваешь моргнуть. В какой-то момент тебе покажется, что прошло уже дней пять, потому что сестра Агнес дала тебе столько бутербродов и сконов, что их хватило бы на целую неделю, и некоторые из них начинают засыхать и напоминают по вкусу опилки. На твоих коленях, прижимая тебя к креслу, лежит вышитая подушка, которую ты нашла у себя в чемодане, — подарок от сестры Жозефины и сестры Бернадетты. Ты сжимаешь ее обеими руками и утыкаешься лицом в переплетения нитей, вдыхая запах монахинь и пытаясь не разрыдаться. Но тут ты узнаешь придорожное кафе, в котором покупала яблочный пирог в свой семнадцатый день рождения, вот только тогда ты была не одна — не то что сейчас.

Если не считать, конечно, незнакомого мужчину, который наклоняется ко мне и говорит:

— Можно кое-что у тебя спросить?

— У меня?

Он оглядывается по сторонам:

— Нас всего двое в этом автобусе.

Чары разрушены. Я снова нормальный человек, моя душа вернулась в прежнее тело.

Я смотрю в его глаза, отливающие зеленым, словно стеклянная галька, вымытая на берег. По его лицу видно, что он много времени провел на открытом воздухе, так что невозможно догадаться, сколько ему лет.