Юрий Красавин - Полоса отчуждения

Наутро мой гость ушел чуть ли не затемно, а появился лишь на другой день вечером с красной опухшей щекой.

— Как твой сын, а мой зять? — прежде всего осведомился он и, услышав, что зять уже прибавил в весе двести граммов, удовлетворенно кивнул.

— Тебя уже били? — спросил я насмешливо.

— Обморозился, — деловито объяснил «сват» голосом простуженным, хрипловатым. — Накорми и обогрей, старик, если сможешь.

Очень кстати оказался суп гороховый, сваренный мною из концентрата; я предложил к нему соленый огурец.

— Что, суп с огурцом? Смеешься над слабым и больным человеком?

— Они дружат: горох с огурцом. Старинная традиция.

— А если борщ?

— Борщи хороши с холодной картошкой, сваренной в мундире.

— Не пробовал, — сказал «сват» и набросился на еду.

Тарелки, хоть и налитой с краями, ему не хватило, но я развел руками: кастрюлька уже пуста, а еще одной пачки концентрата нет.

— Тебя легче убить, чем прокормить, — сказал я ему.

Он засмеялся, вытащил записную книжку и карандаш: записать. А руки красные, только что отогрелись от мороза, слушались плохо.

— Не трудись, острота моя давно уже всем известна, кроме тебя, конечно, и опубликована за сто лет до нас.

— Не встречал, — он помотал головой. — А хорошую шутку не лишне повторить еще раз… Вот видишь, тут у меня записана прелестная фамилия — Закамычкин. Представь себе, я ее выдумал! Оригинальная, талантливо изобретенная, сама за себя говорящая фамилия — она пригодится мне для романа. Закамычкин! За нею сразу видишь характер. Для главного героя не подойдет, а вот для второстепенного — как раз.

— А моя годится для главного? Или слишком тихая да мирная?

— Годится, старик! А вообще имей в виду на будущее, что знакомство со мной никому не пройдет безнаказанно — я всех вас распну на белом листе бумаги. Я вас прославлю, а вы меня.

— Ну, курочка-то в гнезде, а яичко-то… еще дальше, — заметил я. — Не записывай, это — расхожее, часто употребляемое.

— Уже записано, старик! Я богатею день ото дня. Вот сегодня, между прочим, впервые увидел, как тесто в квашне замешивают. Это называется — творить тесто! Я, сказала бабка, тесто затворила!

— Ну, это ребенок по третьему годику знает.

— А я только сегодня просветился таким знанием.

— Воля твоя.

— Еще она сказала: потрапезуем, касатик. Сели мы за трапезу: картофелинка в мундире, яичко каленое, луковка. Вот так. Люди живут просто, едят скупо, ясность духа имеют, а это обретение, ценность. Достала бабка из-за божницы самое дорогое: фотокарточку. Трое парней деревенских — один сидит, нога на ногу, двое стоят, каждый руку ему на плечо. Сапоги хромовые выше колен, галифе, пиджаки гражданские на манер военного френча, у всех галстуки бабочкой, у каждого чуб из-под кепки — ребята подтянутые, бравые, не то что мы с тобой. Спрашиваю: кто? Один — муж, другой — брат, третий — их товарищ. Угадай, говорит, который кто. Я угадал. Видел бы ты ее мужа! Видели бы наши жены! Тогда на нас с тобой они глядели бы кисло. Спрашиваю: где они, что с ними, как судьба сложилась? Заплакала старушка. Всех, говорит, война поубивала. Ни детей, ни родных, доживает век одна бабуля. Я тоже с ней, знаешь, поплакал маленько.

— Врешь.

— Я не то что у твоего деда внук: у меня не каменное сердце. А что, старик, осталось ли еще в шаечке что-нибудь? Ну, в той, что в твоем подземелье стоит?

— При посредстве шаечки, имей в виду, моются в бане, — поучал я его, откидывая западню, — а огурцы и грибы солят в кадке. Тут принципиальная разница.

— Старик, я это запишу.

— А далеко ли ты ходил? — спросил я уже из подпола. — Где старушку откопал?

Я уже знал, что командировки он берет в редакции нашей газетки под названием «Восход».

— В Шуранове.

— Ого! Разве туда можно добраться в эту пору?

— Как видишь.

— Неужели пешком? Туда и обратно?

— Не на такси же! Трудность не от пешего хождения, а от того, как отыскать дорогу: санную колею замело, я находил ее чутьем, как собака.

— Поправляю: колея — это от колес. А то, что ты имеешь в виду, называется санный путь.

— Спасибо, старик! Какой ты счастливый — у тебя есть язык. А я без него — несчастнейший из смертных.

Уж так бы надо побывать в Шуранове мне, инспектору отдела культуры, но я ходил куда поближе, чтоб добраться за час-полтора. А Шубина Володю, вишь, ничто не смутило: ни мороз, ни дальность расстояния, ни отсутствие дороги.

— Чего ради черти тебя носили в такую даль?

— Написал репортаж о полуденной дойке на шурановской ферме — раз. Проблемную статью от имени главного агронома совхоза — два!

— Проблемную статью! — я вылез из подпола, как из башни танка. — Когда ты успел? И закрой-ка западню.

— Они засиделись в редакции, радикулиты у печки прогревают, материалы добывают по телефону — это от сугубой лени и творческого бессилия. Настоящего журналиста ноги кормят! Надо шагать и шагать, все увидеть, все потрогать. Понимаешь?

Западня хлопнула, Володя притопнул по ней. «Вишь ты, сколько в нем энергии! — насмешливо подумал я. — Можно и грибами не кормить». Но он будто забыл о них.

— О чем призадумался, добрый молодец? Грибы смотрят на тебя, ждут.

Володя отозвался не сразу:

— Знаешь, мне не приходило в голову, что слово «западня» имеет такой емкий смысл.

Он сел за стол, оглядываясь на коварное место в полу.

— Мало того, что перекрывает выход, может еще и по кумполу шарахнуть сверху вниз. Ты понял? И будешь сидеть в подземелье ошеломленный — это и называется «попасть в западню».

— Ты ешь, ешь, — потчевал я. — Тебе ведь это пока не угрожает? Или ты считаешь, что газета — как раз такое место?

— Трудность в том, старик, что в редакции нужен человек в сельхозотдел, а я в сельском хозяйстве ни фига не смыслю: надой от удоя не отличаю, сеялку от веялки. А другой свободной должности нет.

— Не хочешь ли нянечкой в роддом? Там есть вакантное место, Таня говорила.

— Старик, у меня неистребимое влечение к печатному слову. К тому же газета не отдаст меня. Она уже поняла, с кем имеет дело: такие ценные работники, как я, — наперечет. Может, по всей России наберется десяток — я имею в виду районщиков, — но не более десятка. Ты понял? Я редактора ошеломляю и обескураживаю. Вот, к примеру, они дали мне задание добыть с какой-нибудь фермы репортаж, не указывая конкретно, с какой именно, — и это все! Я же усложнил задачу, избрав шурановский коровник, самый дальний в районе, где еще не ступала нога газетного корреспондента. Край непуганых председателей и блаженных старушек!

— Тебе главное измучиться, верно? — поддразнивал я.

Опухлость на его щеке принимала багровый цвет и четкие очертания Южноамериканского континента: Аргентина и Чили своими южными провинциями спускались к мочке уха.