Юрий Красавин - Полоса отчуждения

Я выпрыгнул из подпола и отобрал у новоявленного «господа бога» Танины письма, записки. Он и не сопротивлялся, поскольку уже успел прочитать их.

— Мне было интересно, старик: как-никак взаимоотношения двух любящих людей, а это повсюду и во все времена увлекательно. Я мечтаю изобрести прибор, с помощью которого можно будет подглядывать и подслушивать. Пусть это неблагородно, зато дает благонравные плоды!

Это меня рассмешило.

— И еще скажу тебе, — продолжал он, — писатель подобен врачу. Как перед врачом люди обнажают тело, так писателю должны открывать душу.

Мое собственное письмо Тане он мне не отдал:

— Извини, старик, меня интересует, что ты ей лепечешь в ответ на ее совершенно справедливые упреки — от этого зависит, могу ли я поддерживать с тобой отношения как с порядочным человеком.

Я решил: черт с ним, пусть читает! Ничего там секретного нет. По сути дела я и рассердился-то вовсе не из-за этого, что он может что-то выведать, — меня возмутил сам факт чтения чужих писем. А впрочем…

— Но ты, я должен тебе прямо сказать, свинья порядочная, — заметил Володя. — Жена в роддоме, ждет с тобой свидания, а ты что? Должен дневать и ночевать у нее под окнами, спать на снегу…

В письме моем была достаточная степень раскаяния, так что разрыв дружеских отношений нам не угрожал.

«Мне стыдно, Таня, что я не приходил так долго к окошку: ведь ты ждала! Но я не виноват, клянусь тебе! Разве что самую малость. В субботу я спрашивал медсестру, встаешь ли ты. Она ответила: что вы, она только вчера родила! По тону ее можно было понять одно: ты не поднимешься ранее понедельника. Поэтому я и решил прийти в понедельник. Ныне мне ужасно жаль того времени, когда так хотелось видеть тебя, и я мог это сделать, а не сделал.

Той ночью, когда я проводил тебя в роддом, мне передали через порог твои вещи — пальто и прочее. Это ужасно меня озадачило: я не сразу сообразил, что у вас там нет гардероба. Ты стояла позади этой медсестры в чужом халате — представь себе, я видел отлично твое лицо, твою улыбку, и не узнал тебя в этом одеянии. Выражение твоего лица показалось мне соответствующим какой-нибудь медицинской кокетке: именно так она должна выражать свое сочувствие растерявшемуся будущему отцу. Да, не узнал, и в то же время движение, которым ты сунула руки в карманы халата, вернее та поза, в которой ты стояла, показалась мне удивительно знакомой. Я видел тебя в течение одной-двух секунд — и дверь захлопнулась.

Когда уже спустился с крылечка, то понял, что это была ты. Мне стало досадно. Я ведь так хотел что-то сказать успокаивающее на прощанье или хотя бы улыбнуться, вместо этого только строго посмотрел на тебя, приняв за другую.

Мне было очень грустно возвращаться одному. Так грустно никогда не было за последние годы. Я шел и глотал клубок, застрявший где-то посреди горла. Мне хотелось плакать, честное слово, так хотелось! И я бы заплакал — ведь никого не было вокруг, никто бы не увидел и не узнал. Но я не смог. Ты не смейся, ты пойми… Было такое стечение обстоятельств: и то, что я не узнал тебя, и то, что вокруг безлюдно, я был один, и то, что я нес твои вещи, — фраза «вот все, что от нее осталось» не покидала меня…»

— Старик, — сказал Володя, закончив чтение; он был задумчив, словно бы даже озадачен, — я был неправ, толкая тебя к писанию стихов: ты прирожденный прозаик. Не улыбайся, у тебя явный литературный талант. Так точно описать свои чувства, уверяю тебя, не каждому дано. Ты положил на бумагу, запечатлел состояние своей мятущейся души — это почти подвиг.

— Ешь, не отвлекайся, — сказал я ему, пряча смущение; мне нравилось, что он меня хвалит. — Видишь, чай стынет.

Заметно было, что гость мой изрядно голоден. Ел он с замечательным аппетитом, накладывая на ломоть черного хлеба шляпки подберезовиков, будто куски холодной телятины. При этом вздыхал грустно:

— Старик, какой деликатес! Дожить до моего возраста и не знать вкуса соленых грибов… Я несчастнейший из смертных и в то же время самый удачливый из них: приехал в лесные края, в самую глушь, встретил щедрого человека. Теперь мне ясно, что тут вмешался перст судьбы: старик, у тебя явные литературные способности. Не разменяй их на сочинения деловых бумаг. Литература — дело самое достойное. Именно писатели определяют степень продвижения человечества вперед, к светлому будущему, и мы должны — ты слышишь? — попасть в их число.

Он и дальше распространялся в том же духе — и, признаюсь, смутил меня, смутил…

Итак, я работал в то время в районном отделе культуры инспектором. Инспектировать, собственно, мне ничего не приходилось, а вот сидел я в своем отделе и писал отчеты, справки, ответы на официальные запросы, сам запрашивал у сельских библиотек да клубов отчеты да текущие сведения.

Мне приходилось иногда бывать на партийно-хозяйственных активах, на сессиях и совещаниях, где собирались районные тузы — руководители сельского хозяйства, торговли, промышленности. Мне нравилось это, я даже волновался, сидя среди множества солидных людей, и все вопросы, которые «поднимались», и проблемы, которые «ставились», казались мне интересными, нужными, важными.

Во время перекуров я бочком присоединялся то к одной группе беседующих, где неторопливо говорил председатель райпотребсоюза:

— А кто мне откроет финансирование? Сметная стоимость — восемьдесят тыщ! Вот я и строю хозспособом, провожу по графе капитального ремонта…

Или к другой, где доверительно настаивал директор знаменитого птицесовхоза, придерживая за пуговицу руководителя строительной организации:

— Мне главное — найти исполнителей. Если вы возьметесь — мы переведем кур на клеточное содержание, станем откармливать на мясо суточных петушков…

Или к третьей, где горячился начальник управления сельского хозяйства:

— Трех ремонтных телок сдали на мясо! Да это же преступление! За это судить надо по всей строгости закона!

Я улыбался изворотливости председателя райпотребсоюза, который строит себе контору неведомым мне хозяйственным способом; сочувственно смотрел на директора птицесовхоза, который ищет неведомого субподрядчика; и хмурился рядом с возмущенным начальником сельхозуправления, хоть черт ли поймет, что это за ремонтные телки и почему нельзя сдавать их на мясо. Но постепенно я постигал разницу между подрядчиком и субподрядчиком, научился отличать проектное задание от сметной стоимости и уже знал, что «ремонтные» телки не значит «отремонтированные».

Хотя все это не имело к моим прямым обязанностям никакого отношения.

Все бы ладно, однако с заведующим отделом культуры, то есть с моим непосредственным начальником, я не поладил с самых первых дней: конфликты у нас возникали часто, по нескольку раз на дню. Он методично устраивал мне разносы, я же в ответ ни гугу. Но мое молчание отнюдь не означало смирение и послушание, скорее наоборот; это была форма протеста и упрямого сопротивления, отчего мой заведующий бесился еще более.