Юрий Красавин - Полоса отчуждения

Я подошел к концу их краткого делового разговора.

— Цифры я записал, — говорил Володя, — значит, имейте в виду, под статьей будет ваша фамилия.

Вихорев хмуро, недовольно смотрел на Володю, но вдруг смягчился, смущенно почесал в затылке:

— Ты хоть покажи, когда напишешь.

— А вы заезжайте завтра во второй половине дня в редакцию, я дам вам гранки.

— Быстро вы свою газету выпекаете!

— Если бы мы делали ее такими же темпами, как вы посевную ведете, у нас выходило бы по номеру в месяц, не более.

— Ладно-ладно, — сказал Вихорев, — садитесь, если по пути, дорогой поговорим.

— Давай, старик, — сказал мне Володя, по-хозяйски распахивая дверцу «газика», и подмигнул. — Доедем до грейдерного большака, а там расстанемся.

Сели, поехали.

— Скажите-ка мне, как будете решать у себя в совхозе проблему невест? А, Николай Нилыч?

— Это ты насчет чего?

— А вот насчет того, что механизаторы у нас молодые, а жениться им не на ком.

— Обойдутся, — сказал тот добродушно. — Жена — не предмет первой необходимости, можно и потерпеть. Верно, Рома?

— Ладно, так и запишем, — сказал мой друг.

— Ты это серьезно? — встревожился Вихорев.

— Так у нас же серьезный разговор!

— Ну и жук ты! — директор покачал головой.

— От жука слышу, Николай Нилыч.

Они поглядывали друг на друга вполне приятельски.

— На эту тему — про невест — мы поговорим особо, с бухты-барахты не пиши, тут дело государственное. — Вихорев хотел дипломатично «уйти в кусты». — Мне подсказывали: можно написать в женскую колонию — пришлют для исправления нравов штук несколько. У меня вон Рома не женат. Ему из простых не надо, а что-нибудь побойчее.

— Не справиться, Николай Нилыч, — отозвался тот скромно.

— Поможем!

Они опять принялись смеяться. Весело ехали.

— Стой! — приказал директор шоферу Роме, обернулся с переднего сиденья к нам. — Ну, вы к своему берегу, а нам к своему. Привет!

Он протянул Володе руку, но тот протестующе замотал головой:

— Николай Нилыч, да неужели вы работника прессы и деятеля культуры отправите дальше пешком? Неужели не довезете вон до того населенного пункта, что на горизонте?

— Не могу, ребята, — серьезно сказал тот, — самому надо в десяти местах быть. Вы уж как-нибудь.

— Пусть шофер хоть до того леса нас подбросит! А вы пока разомнитесь пешочком, он вас догонит.

— Ну ладно. Только быстро. А я пока к тому трактору схожу.

Он распахнул дверцу, а Володя вслед ему удовлетворенно:

— Прессу надо уважать — так еще Бисмарк сказал. А он был железный канцлер Германии и завещал это всем директорам совхозов. Что касается проблемы с невестами, то я все-таки напишу.

— Ну, погоди маленько. Дай подумать!

— Вы готовьте отклик на мою статью: меры, мол, принимаются.

Мы доехали до грейдерного большака и вылезли из машины, простились с Ромой.

— Старик, у меня еще одна идея, — не мог угомониться Шубин. — Она родилась не сегодня, а вызрела, понимаешь, как ягодка на грядке, как заветное яблочко на вершине красивой яблони и подобно самой яркой звезде на вечернем небосклоне. Я подумал: а что, если в нашем городе учредить, организовать, создать клуб творческой интеллигенции? Понимаешь, у нас есть писатели — я имею в виду тебя и себя. — художники, певцы, учительницы, врачи, агрономы… инженеры, мечтатели, изобретатели. И так хочется пообщаться, верно? А что, если собираться всем, как мы, литераторы, собираемся в редакции? Нам выделят помещение, мы будем пить чай, спорить о разных благородных вопросах, слушать рассказы интересных людей… Хотя бы раз в месяц, а?

— Помещения не дадут, сборища не разрешат, потребуют план мероприятий, отчет и прочее, вычеркнут твои предложения, вставят свои — порядок давно известный.

— Ты пессимист. А я уже ходил с этим делом к Полонскому, мы обсудили его в духе дружбы и взаимопонимания.

— Оперативно ты… И что он сказал?

— Старик, я у него прежде всего спросил: почему это в нашем городе нет краеведческого музея? Во всех порядочных городах, даже самых маленьких, полагается быть музею. Человек должен любить свой дом, улицу, деревню, свой город. Мы должны воспитывать людей, культивируя в них чувство родины. А музей — средоточие культуры, истории, памяти людской… без этого немыслимо быть патриотом!

— Уймись, — урезонил я. — Справься сначала с клубом-то творческой интеллигенции.

— Насчет клуба он меня поддержал и обещал всяческое содействие аппарата райкома партии. Только вот, сам понимаешь, начинается период отпусков, а с сентября начнем. Но ведь, старик, у меня генератор идей работает в любую погоду и во всякую пору года. Его не остановишь. А остановишь — что-то там сломается, и я завяну, как самый нежный цветок семейства орхидейных. Я так напористо наступал на Полонского, что мы маленько поспорили, поцапались…

— Он тебя уволит за непочтительность.

— Старик, я писатель, и уволить меня с этой должности никто не правомочен, разве что господь бог.

— Ну, бог-то к тебе благосклонен, я надеюсь?

— Не сомневайся. А что касается Полонского, он сказал: строится жилой дом, в нем нижний этаж займет музей. Я ему возразил: есть же особнячок бывшего капиталиста — самое подходящее помещение для музея! Отремонтировать, отреставрировать.

— А он тебе сказал, что нужен проект, сметная документация, генподрядчик, субподрядчик, рабсила, финансирование…

— Какой ты умный, старик! Тебя можно ставить первым секретарем райкома на место Полонского!

— Ты подскажи ему это.

Мы пожали друг другу руки и пошли в разные стороны: я решил завернуть в один из сельских клубов, Володя — к тракторам на поле.

— А статью мою Молотков отказался печатать! — крикнул Шубин уже издали. — Боится!

— Какую?

— А про ваши сочинения под видом годовых отчетов.

— Чем он это мотивировал?

— Сказал: не лезь в чужую епархию!

— Знакомые слова, — пробормотал я себе, а Володе крикнул: — И что теперь?

— Не в моих правилах отступать! Я послал статью в областную газету — и там заинтересовались! Мы победим, старик!

Мне нравилось бывать на собраниях нашего «союза писателей». Вот что примечательно: чем теснее сжимали житейские обстоятельства, тем больше влекло меня к сочинительству, а оно, в свою очередь, толкало к общению с «литераторами».

С каким нетерпением ждал я заветного дня нашего очередного собрания! Ждал и вздыхал: ох, еще нескоро… еще целая неделя!.. пять дней… уже только три дня… два… завтра!

И вот просыпался однажды поутру с ощущением торжества в груди: сегодня! Заглядывая в зеркало, я старательно хмурился, чтобы не появилась на лице дурацкая улыбка; весь день был рассеян, отрешен от будничного течения наступившего дня и — на работе ли, дома ли — нетерпеливо поглядывал на часы.