Юрий Красавин - Полоса отчуждения

— Даже прелестные? Опять что-нибудь вроде того, что Коровкин рассказал?

Шубин, не слушая меня, усаживался рядом, дочку пускал на лужок — она уже научилась ходить.

— Разговаривал случайно с одним стариком, живет возле моста. Он мне показал хозяйственную книгу своего деда, которая лежит в сарайчике, между прочим, рядом со столярным инструментом. Ну, там особого ничего нет, хотя как сказать… Что покупал да сколько заплатил. И среди прочего есть кое-какие сведения.

Володя доставал из кармана блокнот. Сколько он этих блокнотов уже исписал?

— Значит, примерно сто лет назад, а именно в 1866 году, в городе нашем, тогда еще в поселке, жило ни много ни мало, а шесть тысяч человек… Ну, это ладно, а вот что интересно, слушай. Писано кузнецом Афанасием Полтевым… Топоры он ковал двух сортов — плотницкие и дроворубные. С помощью молотобойца мог выделать в сутки десять — пятнадцать топоров, на это уходил пуд железа, а железо было с заводов генерала Сухозанета, княгини Белосельской-Белозерской и Балашова. Его покупали на нижегородской ярмарке у оптовых торговцев…

— Зачем тебе эти сведения? Для романа? Или ты уже взялся собирать материалы для музея?

— Не знаю, — признался Володя. — Меня это очень интересует и ужасно волнует, и я не могу пройти просто так мимо. Для чего-нибудь пригодится! Слушай дальше: сухозанетовское железо считалось лучшим и стоило на шесть копеек дороже белосельского и на десять копеек дороже балашовского. Пуд покупали за рубль пятьдесят пять копеек.

— Интересно, сколько зарабатывал кузнец? — риторически спросил я. — Мог ли он прокормить семью из трех человек? Я вот, например, с большими слезами.

— Не все же такие беспомощные, как ты. Есть крепкие мужики, вроде Мишакова или Пыжова… вроде Марасанова или твоего старика-молодожена… Слушай, вот еще любопытное: топоры укладывали в бочки от ста до трехсот пятидесяти штук в каждой и везли отсюда сухим путем в Москву. В бочках, понимаешь! Я б никогда не додумался… В мешках повез бы, или в ящиках. А они почему в бочках?.. Плотницкий топор на рынке стоил от сорока пяти до семидесяти пяти копеек, а дроворубный — от тридцати до тридцати восьми копеек.

— Та-ак, материал — пятнадцать копеек на топор, а готовый в два раза дороже.

— А ты делай плотницкие, а не дроворубные, они в пять раз выгоднее.

— Ну, это надо быть мастером. Ладно, возьмем среднее: на каждом топоре я зарабатываю тридцать копеек, за рабочий день — помножить на десять.

— Это за сутки они делали столько. А ты-то будешь работать только семь-восемь часов. Считай, три топора — где тебе больше осилить!

— Нет, я согласен работать день и ночь, лишь бы денег побольше. Итак, кладем заработок два рубля в день, примерно пятьдесят рублей в месяц. Это много или мало?

— Ты забыл заплатить мне, молотобойцу.

— Сколько тебе?

— Половину.

— С какой стати! Ты исполняешь грубую работу, а я делаю искуснейшие плотницкие топоры. Хватит тебе пятнадцати рублей.

— Жмешь соки из рабочего человека, кровопивец.

— Кузница моя, а ты кто такой? Пришел наниматься на работу, даже молота с собой не принес, а плату требуешь ого-го!

— Ну и ну. Пользуешься моим бесправным положением. Да я против тебя стачку устрою, забастовку, революцию.

— Мне еще за уголь платить, да и меха прохудились, новые пора ставить. Значит, мне остается тридцать пять рублей в месяц. Что я на них куплю?

— А кто повезет топоры в Москву? Дядя? Их же еще продать надо, то есть превратить товар в деньги.

— А вот его пошлю, — я кивнул на маленького Женечку.

— Так задаром, что ли? Он купец, ему извозчиков до белокаменной нанимать, лавку на Хитровом рынке арендовать, грузчикам, сидельцу платить…

— Сколько же ему?

— Четвертной.

— Побойся бога! А что мне останется?

— Это его не касается, — кивнул Володя на Женечку. — У него свой навар должен быть, ему тоже семью кормить надо.

— Тогда я тебе сбавлю пятерку, и мне останется пятнадцать рублей. Сколько это будет в переводе на хлеб и картошку? Или на дрова, например.

— Смотря какой урожай в селе Посошок да в деревне Шураново. Про картошку не знаю, а вот рыбка снеток стоила два рубля за пуд. Цена раков на месте — два рубля за тысячу.

— Вот жили люди! Ели деликатесных раков…

— Раки, кстати, согласно данным той амбарной книги, были крупные — сотня их весила пятнадцать фунтов, то есть шесть кило.

— А дрова почем?

— Про это не сказано. Если же топоры тебе ковать невыгодно, можешь перейти на косы. Они тоже ковались из сухозанетовского железа, из пуда получалось от тридцати до пятидесяти штук. Мастер мог сделать от шести до восьми кос в сутки… А закаливали их, между прочим, в говяжьем сале. Десяток кос назывался «пучок», десять пучков — назывался «ток». Их обертывали рогожей и тоже укладывали в бочку по пять — семь токов.

— Нет, — сказал я, основательно подумав, — не пойду в кузнецы. Тяжело, грязно, дышать гарью и дымом. Лучше я пойду раков ловить или снетков.

— Старик, а я хочу ковать топоры, косы, серпы… Какое полезное дело! Сознавать это разве не приятно? Надену кожаный фартук, мускулатура будет — во, бородища — во, меха дышат, огонь пылает…

— Но ты влюбишься в дочку графа и кинешься от любви в Волгу, — напомнил я. — Так сказано в балладе Ивана Коровкина.

— Что ж, я и в глубине речной ковал бы… Ради любви чего не сделаешь!.. Кстати, о любви, старик. Я раза два видел тебя гуляющим с молодой женщиной. Что это значит? Ты хочешь стать героем бракоразводного процесса?

Я смутился…

Дело тут было вот в чем.

Тетя Маруся не раз уже потчевала нас, своих квартирантов, свежими слухами о том, что хулиганы избили девушку на соседней улице, что какой-то пьяный мужчина приставал к женщине, а она стала кричать, звать на помощь…

Таня работала в три смены, и со второй возвращалась уже поздно. Уложив Женечку спать, я шел встречать ее.

Почему-то осталась в памяти совершенная темень тех вечеров, хотя небось выпадали и светлые, с луной и звездами. Улицы нашего города освещались только из окон жилых домов, то есть не освещались вовсе; собачий лай волнами прокатывался по городку. В полной темноте я угадывал земную твердь неведомо как; приходилось прыгать через канавы, ступать по хлипким мосточкам, перебираться через лужи. Вот на станции было светло, зато тут из-за наваленных так и сяк старых шпал и рельсов тоже впору черту ногу сломать. А за станцией я вступал опять в темную улицу — в конце ее была видна уже проходная, тут я и поджидал Таню.

Вот на этой темной улице появлялась, кроме меня, еще одна фигура; я догадался, что это молодая женщина примерно моего возраста, — она ждала своего мужа. Я видел, как, встретившись, они скрывались в темноте, уходили домой.