Джульет Греймс - Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны [litres]

Пять лет ожидания пошли прахом. Да только Антонио не зря родился в Калабрии – как известно, неудачи закаляют калабрийцев. Антонио делался все более твердолобым, пока голова у него не треснула, как перезревшая тыква. Он заново заполнил анкеты, страдая физически от необходимости выводить собственной рукой буквы, чертову пропасть букв! Стоял май 1936-го; если визовая очередь, больше похожая на лотерею, будет продвигаться прежними темпами, Антонио воссоединится с женой и детьми (младшего из которых он никогда не видел) лишь в 1941 году. К тому времени трое старших достигнут совершеннолетия – значит, на них понадобится заполнять персональные анкеты для персональных взрослых паспортов. Но так далеко Антонио Фортуна не заглядывал. Пока он сдал бумаги в первое попавшееся отделение миграционного бюро и приготовился ждать. Бумаги, может, проваляются, пока в негодность придут, но тут уж ничего не поделаешь.

Известия об участи «Монарха» добрались до Иеволи только к июлю. На судне случился пожар, а поскольку было это посреди океана, «Монарх» пошел на дно – со всеми до единого пассажирами и членами экипажа. Никто не спасся.

– Выходит, Стелла, ты снова чуть не умерла, – выдал Джузеппе. – Чуть не утонула. Уже в четвертый раз.

Целых два месяца Стелла не знала, что чудом избегла смерти.

Ассунта беспрестанно молилась за погибших, перебирая четки. Ее мучила мысль, что в приемной синьора Мартинелли она, Ассунта, сидела среди людей, которым через день-другой суждено было либо сгореть, либо сгинуть в пучине; что эти мужчины и женщины, а главное, их дети-симпомпончики лежат теперь на дне морском.

– Господь отвел, – говорила, крестясь, бабушка Мария. – Господь устроил, что Стеллино имя перепутали, и вот вы живы, родные мои. Господу лучше знать; вы думали, это ошибка, а это спасение ваше было!

У Стеллы из головы не шла молитва, с которой она перед отъездом, на воскресной мессе, обращалась к Богу. Неужто Отец Небесный услышал и внял? А посещение кладбища? Стеллу туда повлекло чувство жалости к давно умершей сестре, за могилкой которой теперь некому будет ухаживать. Если бы все Фортуны погибли в море, Стелла Первая так бы и лежала в семейном склепе одна-одинешенька – до скончания времен.

Ветреным воскресным днем, пока Четтина мыла волосы да выбирала гнид, Стелла выскользнула из дома. У нее были вопросы к Стелле Первой – при Четтине их не задашь. Девушка поспешила на кладбище, остановилась у могилки, сложив руки на груди, как бы защищая солнечное сплетение. Перед отъездом ее потряхивало от потустороннего страха. Сейчас – нет; осталось только чувство пережитой опасности.

– Я знаю, что ты здесь, – произнесла Стелла, обращаясь к мраморному надгробию. Ответа, разумеется, не последовало. – Скажи мне только одно: ты целый пароход подожгла и потопила, чтобы со мной разделаться? Убила столько народу, потому что меня так сильно ненавидишь?

Стелла выждала паузу. Впрочем, молчать было невмоготу, и она заговорила снова:

– Или все было наоборот и ты спасла меня, устроив путаницу в документах?

Солнце пекло Стеллин затылок – жар чувствовался даже сквозь тугую черную косу, уложенную веночком. Ветер гонял песчинки меж надгробьями. Конечно, Стелла не думала, что вот раздастся замогильный голос, ответит на ее вопросы. И все-таки тишина ее раздосадовала.

– Ты здесь, я же чувствую, – повторила Стелла.

Немного постояла и пошла домой.

Дальше были годы ожидания. Что тяжелее – проститься со всеми и всем за короткие пять недель или растянуть прощание на неопределенный срок? Подвиснуть в пространстве, жить, больше не принадлежа ни себе, ни родным местам – но еще и не став частью мест иных? Знать, что тебя вырвут отсюда, но не знать, когда именно?

Так жила Стелла с шестнадцати до девятнадцати лет. Для многих этот период отмечен самыми сильными эмоциями и ответственен за формирование характера. Ровесники Стеллы влюблялись и разочаровывались, дрались, женились, заводили детей, укреплялись в добродетелях и коснели в пороках, утаптывали себе место в обществе. Уделом Стеллы и Четтины было ожидание.

Шли недели и месяцы; один сезон сменялся другим, страда – фиестой. Джузеппе не слушался ни матери, ни бабки, ни сестер; существование в одной комнате с таким количеством женщин его бесило. Малыш Луиджи из малыша превратился в большерукого, голенастого мальчугана. Сама Стелла в росте не прибавила с одиннадцати лет, зато ее бюст продолжал наливаться сдобной полнотой. Четтина теперь была выше сестры на дюйм, имела сильные плечи и крепкие бедра. Мать шутила, что Четтина создана рожать здоровеньких деток. Обе сестры выглядели отлично, прямо-таки цвели. Каждый вечер Ассунта читала заклинания над их медальонами – а то, упаси Господь, соседи сглазят. Но что проку быть первой красавицей в деревне, когда каждому известно: не сегодня-завтра ты уедешь навсегда?

Все Стеллины ровесницы были если не замужем, так обручены. Казалось, в последнее время Четтина только и делает, что печет глазированное печенье мустачьоли для свадебных церемоний. Иеволийские девицы торопились захомутать парней; каждая иеволийская мамаша спешила женить сына, привязать его к дому семьей и детьми – не ровен час, эмигрирует. С прохладной отстраненностью наблюдала Стелла этот бум – девичьи, достойные осмеяния уловки, флирт, выставленный на всеобщее обозрение, деревенскую любовь – когда взаимную, когда безответную. Угроза эмиграции извратила положение на матримониальном рынке. Нет, парни по-прежнему пользовались правом выбора – но теперь они еще и рассчитывали, что девицы станут их добиваться, притом в открытую (раньше-то, выбрав кого получше, сами добивались). Возня не столько забавляла, сколько раздражала, особенно как прикинешь, что женщинам отныне и вовеки предстоит соперничать за мужчин и тем их баловать. В отличие от Четтины, Стелла ни с кем в деревне близко не сходилась. Ее подругами были мать и сестра. Почему, недоумевала Стелла, деревенские девчонки так рвутся поменять родную семью на жизнь с мужчиной? Падре уверял: так должно быть, это правильно. Ибо повелел Господь: «Плодитесь и размножайтесь». Пусть себе воздух сотрясает, думала Стелла; пусть твердит, что добрая христианка обязана выйти замуж. Чушь. Монашки, к примеру, хранят свое девство, а зовутся святыми. Увы, точку зрения Стеллы никто в Иеволи не разделял. Неужто Стелла – ущербная? Вон ведь, даже у Четтины, родной сестры, есть стремление к замужеству. Да оно у всех есть!

Летом 1936-го Стефано – деликатный, воспитанный, добрый – наведывался к Стелле каждое воскресенье. Путь отнимал много времени и сил, но Стефано не жаловался. Все к нему очень привязались, включая Стеллу, которая неизменно была дружелюбна и приветлива, зная, что он скоро уйдет в армию, – иначе говоря, минует опасность замужества. Позднее собственная благосклонность служила Стелле утешением. По крайней мере, перед вечной разлукой она не куксилась и не фыркала на хорошего парня.