Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Вот это и была бы жуть, — сказал Саня. — Представляете? Аж мурашки.

Они выбрались на свою половину балкона. Пока Перышкин проволочкой аккуратно стягивал решетку, Бурдюков сдвинул к стене земляной выкидыш. Как-то не по себе было переступать.

— А отопления нет, — пожаловался Саня, когда они стали спускаться вниз. — Раньше, Максим Андреевич говорит, на этажах и батареи были, и обогреватели, но все давным-давно сняли. Сейчас уже холодновато по ночам, я под двумя одеялами сплю, а что зимой будет, даже и не знаю.

— До зимы еще дожить, — сказал Бурдюков.

— Ну да. Ой, давайте с девятого начнем? Мы здесь много ходили.

— Давай.

Бурдюкову было все равно.

— По большому кругу пойдем, — деловито сказал Саня.

— Не заблудимся?

— Не.

Они прошли небольшой тамбур. В пустом полутемном пространстве за тамбуром белели колонны. Из бетонного пола торчали ошметки проводов.

— Здесь, видите, — сказал Саня, показывая пальцем, — выходы автономной подсветкой обозначены.

За колоннами в двух местах на секунду замерцал свет. Потом погас. Потом замерцал опять. Бурдюков двинулся вслед за Перышкиным. Бетонная крошка громко хрустела под подошвами. Из пустоты навстречу, будто материализуясь, выплывали громоздкие бесформенные фигуры, завернутые в пленку.

— Это скульптуры, — сказал Саня.

Эхо его голоса звенело под потолком.

— Зачем? — спросил Бурдюков.

— Наверное, для красоты.

— Понятно.

Колонны кончились, пол понизился на несколько ступенек.

— Мы здесь все осмотрели, — сказал Саня, — дальнюю скульптуру Анатолий к нам притащить хотел, только она совсем неподъемная оказалась.

Они вышли в темный коридор. Перышкин смело двинулся вперед.

— Можете ладонью по стене вести, если боитесь, — сказал он. — Здесь метров тридцать. Максим Андреевич нам фонарики приносил, электрические, только их подзаряжать негде. В три дня сдохли.

Бурдюков вздохнул.

Пальцы выставленной ладони слегка касались то шершавой, то гладкой стены. Саня шаркал впереди, но видно его не было. И так узь глаза, и этак, даже распахивай в ширину коридора — темно, ни просвета.

— Сейчас поворот будет, — предупредил Саня. — Потом галерея.

— Куда поворот? — спросил Бурдюков.

— Налево.

— Ага.

Бурдюков переменил руку. Через несколько шагов пальцы окунулись в пустоту, и он, застыв на мгновение, неловко свинтил пятку.

— Вы повернули? — спросил Саня.

— Определенно.

Впереди забрезжил свет. Перышкин по пути тряс дверные ручки кабинетов.

— Все закрыто, — сказал он. — Видите? Но мы три помещения, не здесь, на другом этаже, вскрыли, а там пусто. Ничего. Вообще. Замки хлипкие, можно ногой или плечом выбить. И пустота. Только подводка торчит.

— А что ищете?

— Еду. Одежду.

Ближе к створкам из мутного стекла, за которыми и жил свет, пол пересекла мокрая дорожка. Бурдюков едва не подскользнулся.

— Это сверху, — сказал Саня. — Там кое-где протекает. Выше двадцатого этажа лет десять уже никто, наверное, не заглядывал. Не знаю, как Максим Андреевич, но мы не поднимались. Оттуда и течет периодически. По стенам. Скорее всего, из какого-нибудь резервуара. Даже представить страшно, что там творится.

— Думаю, ничего, — сказал Бурдюков. — Что там может твориться? Все то же, что и здесь. Не потоп же.

— Не знаю, — сказал Саня, — мне как-то не по себе.

Они вышли в крытую, остекленную галерею. Из галереи открывался вид все на ту же реку, правда, купола на том берегу отсекала часть здания, зато можно было разглядеть ряд длинных бараков, подходящих к самой воде.

Стекла были в грязных разводах, край одного треснул, и в щель задувал, посвистывая, ветер.

— Странно все это, — сказал Бурдюков.

— Что? — обернулся Саня.

— Еще два дня назад я думал, что у меня все в порядке, я уходил на работу и приходил с работы, меня провожала и встречала жена, рядом были родные и знакомые люди, мы смотрели телевизор, устраивали застолья, чему-то радовались, чему-то огорчались, и я был вполне доволен своей жизнью. То есть, не совсем доволен, но принимал ее как есть, строил планы, думал завести ребенка…

Бурдюков усмехнулся.

— Но оказалось, что все это существует лишь здесь, — он стукнул пальцем себе в висок. — Что все это симуляция.

— Я тоже не сразу врубился, — сказал Саня. — Серега, ну, блондин, он вообще с неделю отойти не мог, ему Максим Андреевич успокоительные колол.

Галерея окончилась лестницей. В нише стоял горшок с высохшим до короткого черного стебелька растением.

— Я не об этом, — сказал Бурдюков, спускаясь. — Я о том, что у меня никогда не было никаких подозрений, что мир вокруг выглядит не так, что я жру пасту вместо яичницы, что все жрут пасту и считают это нормальным, что вокруг голые стены, грязь и трупы, что моя одежда из целлофана, и никто друг друга по-настоящему не видит и не знает. Ну, хорошо, я осознал, что на самом деле все иначе, морок развеялся, зрение сместилось, теперь я вижу другую картинку и считаю настоящей ее. Но точно ли она настоящая? Как узнать? А что если это еще одна симуляция?

Перышкин присвистнул.

— Вот вы о чем!

Три пролета они миновали в молчании. В темноте слабо светились ограничительные полосы на ступеньках.

— Не, — наконец качнул головой Саня, — вряд ли это еще одна симуляция. Когда действительность прихорашивают, это понятно, имеет смысл. Но когда показывают, что вокруг все плохо, это зачем?

Бурдюков вынужден был признать возражение разумным.

— Пятый, — толкнулся в широкие двери Саня.

— Что здесь?

— Хотя бы более-менее светло.

Какое-то время они кружили по коридорам и секциям. Перышкин совался во все углы, каждый раз разочарованно цокая. Пусто. По потолкам растекались блеклые световые пятна, позволяя разглядеть окружающее пространство, голые стены и выгородки. За стенами прятались помещения, за выгородками — трубы и провода. Все имело вид совершенно заброшенный и забытый, шелушилась краска, расплеталась обмотка, железо ржавело, полы и поверхности собирали пыль. То и дело под ноги попадались обломки пластика и шурупы.

Бурдюков неожиданно представил, что над ним сейчас так же гниют, крошатся, медленно разрушаются семьдесят этажей, и понял Санины страхи.

— В туалет хотите? — спросил Саня.

— Не откажусь, — сказал Бурдюков, прислушиваясь к звукам на этаже.

— Здесь хорошие туалеты.

— А слив?

— Какая-то вакуумная штука. Максим Андреевич объяснял, но я не врубился. Главное, что работает. Пока.

Они повернули обратно, потому что иначе было не пройти, и пересекли небольшой зал, стены которого были облицованы белой и черной плиткой в шахматном порядке. В центре зала поднималась к потолку пирамида из нескольких столов.