Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Тихий же час.

— Это важно.

Анатолий встал и направился к дверям. Там он остановился, придерживая створку и ожидая, пока Бурдюков нашарит разношенные ботинки.

— Сюда.

Через тамбур Анатолий повел его прямо, видимо, к туалету.

— Может, здесь? — спросил Бурдюков в полутемном коридоре.

— Можно и здесь, — легко согласился Анатолий.

Он прислонился к стене. Лицо его приобрело недовольное выражение.

— Я слушаю, — сказал Бурдюков.

— Что ты с ними возишься? — спросил Анатолий.

— С кем?

— С Лозовским и с Перышкиным. Они же дебилы. Тебе нравится возиться с дебилами? Иди под мое крыло.

— Зачем?

Анатолий усмехнулся.

— А ты думаешь, что выживешь с дебилами? Мы втроем сможем этих двоих приспособить к работе. Они будут для нас и за нас исследовать этажи. А сами мы будем распоряжаться продуктами. Не дурно же, да?

— А что с Максимом Андреевичем?

— Тоже к ногтю прижмем.

— Как?

— Пригрозим, что спустимся и расскажем охране, что он работников из режима выводит. Уверяю тебя, будет носить пасту и консервы как миленький.

Бурдюков кивнул.

— Я примерно так и думал.

— Ну! — Анатолий хлопнул его но плечу. — Так ты с нами?

— А люди внизу?

— Которые?

— Что в домах.

Анатолий фыркнул.

— А что с ними сделается? Как жили, так пусть и живут. Обитают в этом своем подкрашенном дерьме. Мне дела до них никакого нет.

— А мне есть, — сказал Бурдюков.

— Так ты что, идейный? — прищурился Анатолий.

— Нет.

— А чего тогда?

— Неправильно, когда вот так: дерьмо в фантик обернули и сказали, что это конфетка.

— Значит, идейный, — вздохнул Анатолий. — Но пойми, — он приобнял Бурдюкова, — мы ничего не можем изменить. Это государственная политика. Это не кто-то вдруг захотел и сбацал, это, брат Сергей, нынешний способ существования, определяемый экономическими возможностями и материальной базой. Из человека сделали автоматическое существо, превратили его в инструмент, а чтобы он безропотно выполнял свои задачи, придумали сунуть в мозг приборчик, который говорит ему, как у него все хорошо. Я вот себя вспоминаю, думаю, счастлив ведь был, идиот.

Бурдюков посмотрел на собеседника.

— Назад хочется?

— Упаси бог! — Анатолий даже вздрогнул. — Картинка, конечно, соблазнительная, яркая, но уже не для меня.

— А я думаю, никто не захочет, как узнает, что все вокруг него — фальшивое.

— Возможно. Но тем-то и хорошо, что они все — там, — улыбнувшись, показал глазами на окно Анатолий. — А мы здесь.

Бурдюков помрачнел.

— Но ведь есть и другие.

— За рекой?

— Да.

— А это, брат Сергей, мечта, — сказал Анатолий. — Если выбираться, то туда. Собственно, как ты понимаешь, там — элита. Вся эта масса, частью которой и мы с тобой недавно были, все эти работники, которые день за днем шевелят в креслах серым своим веществом, есть обслуживающий их персонал. Наше нынешнее положение, понятно, промежуточное, из нас двоих никого, полагаю, не устраивает. Слишком оно шаткое. И зима близко, октябрь, а с отоплением тут большие проблемы.

— И какой ваш план? — спросил Бурдюков.

— По ситуации, — улыбнулся Анатолий. — Сразу нас, конечно, никто не примет, поэтому пока, так сказать, надо нарастить жирок, кое-что обмозговать, чтобы нас обратно по проспекту не отправили.

— Ясно.

Анатолий побарабанил по стене пальцами.

— Ну так что, Сергей, переходите в мою команду?

— Я пока не готов, — сказал Бурдюков.

— Смотрите, — погрозил пальцем Анатолий, — как бы поздно не стало.

— Мне надо кое-что у Максима Андреевича выяснить.

Бурдюков шагнул к выходу, но Анатолий перехватил его за рукав.

— Я надеюсь, — доверительно посмотрел он Бурдюкову в глаза, — наш разговор вы Максиму Андреевичу пересказывать не станете.

— Не беспокойтесь, не собирался.

— Замечательно! — обрадовался Анатолий. — А то, знаете, недопонимание, мелочи всякие могут здорово подпортить отношения.

Бурдюков кивнул.

— Думаю, это лишнее.

— Я тоже. Ну, идите, досыпайте, — сказал Анатолий, — все-таки тихий час.

В зале Бурдюков сбросил обувь и долго лежал без сна. Громко похрапывал Василий. Ворочался блондин. Минут через пять тенью проскользнул к себе Анатолий, глотнув воды из чужой, стоящей на столе кружки.

Бурдюков думал.

Честно говоря, он впервые так усиленно и целенаправленно размышлял над определенными вещами. С непривычки это оказалось сложно. В бытность свою жильцом одной из квартир там, на Проспекте, ему никогда не приходилось над чем-то серьезно и подолгу задумываться, проблемы были мелкими, ничего не стоящими, а мысли всегда приходили гладкими, готовыми, он их, скорее, усваивал, как пасту, чем порождал сам. Все было невозможно просто: встал, позавтракал, ушел на работу, вернулся с работы, уснул.

Где тут найти время и мыслить?

Возможно, конечно, сидя подключенным в кресле, он обрабатывал гигантские массивы информации и находил изящные управленческие решения, но был ли в этом случае Бурдюков в классическом понимании человеческой, а не счетной единицей?

Очень сомнительно.

Что-то все время уводило Бурдюкова в сторону, то чесалась рука, и он начинал думать, нервное это или какой-то знак, то прошлое с пустолицей Магдой требовало: вспомни, вспомни ее лицо! То поневоле рисовались картины жизни за рекой, должно быть, там почти рай, полная автоматизация, бесхлопотное, комфортное существование. Уже за одно то, что эти заречные уроды превратили таких же, как они, людей в бессловесных, подчиненных скотов с пластинками на затылке, их следовало бы…

Нет, нет!

Усилием воли Бурдюков собрался и стал размышлять о нужном. Что делать? Надо как-то все изменить. Можно осторожно спускаться на нижний этаж и вылавливать охранников по одному. Это оружие и униформа. Но глупо и чревато раскрытием. Портить кресла, пожалуй, тоже не стоит. Слишком опасно. На один-два экземпляра, вышедших из строя, возможно, никто внимания не обратит, но систематические поломки вызовут нежелательный интерес. Что тогда? С Максимом Андреевичем можно спокойно изучить, где что находится. В том смысле, чтобы потом устроить глобальный коллапс. Лишить электроэнергии, отопления, вывести из строя системы жизнеобеспечения.

Да, с холодной решимостью подумал Бурдюков, нужен именно коллапс.

Он обнаружил вдруг, что скрежещет зубами. Наверное, громко. Вот же славные люди! Придумали технологию и сразу разделили общество на рабов и хозяев. И научили рабов не считать себя рабами. Как же рабу не радоваться, если по команде в его голове раздвигаются мышцы губ, а горло само выталкивает счастливый смех?

И все вокруг…

Бурдюкова затрясло на кровати от того, что он представил, участником какого жуткого обмана был. И Магда. И отец. И соседи. Пусть они уже умерли, пусть они не те, другие, незнакомые, но вины их нет.