Андрей Кокоулин - Силы сопротивления

— Значит, это последний оплот цивилизации.

— Есть еще куча вариантов, — сказал Бурдюков.

— Есть. Значит, с Толиком вам не по пути? — повернулся к нему тезка.

— Скорее всего.

— Мы с Саней вас, если что, поддержим. Ну, если вы решите порядок навести. В учете консервов.

— Сергей, тебе-то чего хочется? — спросил Бурдюков.

Тезка вздохнул.

— Не знаю. Я все жду, что проснусь, и окажусь дома. Есть такие кошмары, очень явственные, внутри которых ты проживаешь дни, недели и даже месяцы. Пока ты в нем, его не отличишь от реальности. Мне хочется думать, что это один из них. А потом я проснусь, пощупаю затылок, а там ничего, никаких пластинок, волосы.

— Понятно, — сказал Бурдюков.

— Нет, если вы решите что-то, я с вами.

— Хорошо. Дождемся Максима Андреевича. Пошли?

— Я еще постою.

— Как знаешь.

Считая этажи, Бурдюков спустился в зал. Он думал, все еще спят, но на кроватях никого уже не было. У дверей его встретил недовольный, с мокрым, умытым лицом Василий.

— Расходились тут, — проворчал он, вытирая бороду полотенцем. — То один, то другой, то третий.

— Не знаю, — сказал Бурдюков. — Никого не видел.

— Не в туалет что ли ходил?

— Нет.

— Странные вы какие-то, — сказал Василий.

— Почему странные? Взрослые.

— Этот что ли? — Василий полотенцем легко шлепнул по затылку проходящего мимо Перышкина.

— Ай! — вскрикнул Саня, приседая. — Вы чего?

— Ничего. Где был?

— В туалете.

— Вода еще есть?

— Есть.

— Пойду домоюсь, — сказал Василий. — Извращенцам не подглядывать.

Посвистывая, он вышел вон.

— Придурок, — прошептал Саня.

— Перышкин! Брат мой Александр! — раздался от стола голос Анатолия. — Ты, кажется, решил манкировать своими обязанностями? Кто-то, помнится, обещал мне, что будет главным по кухне.

— Я не обещал, это вы назначили.

— Ну, возражений-то не было. Давай-давай, брат Александр, приступай. Сергей, вы как насчет раннего ужина?

— Да я, кажется, в обед на весь день наелся, — сказал Бурдюков.

— А, это бывает, — кивнул Анатолий. — Я тоже в первые дни клевал, как воробышек. Организм привыкал к нормальным порциям, теперь уже переучился, жрать хочется как не в себя.

Бурдюков сел на свою кровать.

Вернулся тезка. Минут пять спустя, отфыркиваясь, появился Василий. За окнами стемнело совсем, в прорехи чистого неба помаргивали звезды.

Бурдюков задремал.

Постукивали пластиковые ложки, слышались негромкие голоса, можно было представить, что ты дома.

5 -е октября

Бурдюков долго не мог сообразить, где находится. Жесткое одеяло. Скрипучая, продавленная телом пружинная сетка. Они зашли к Зиминым и заночевали? Или их с Магдой занесло к соседям по площадке? Тогда где Магда? Они вряд ли разместились с ней вместе на этой узкой койке.

Бурдюков поднял голову.

— Маг…

Ему открылось наполненное серой предрассветной зыбью пространство с едва очерченными стенами, окнами и кроватями.

Господи! Бурдюков нащупал рукой пластинку на затылке. Не сон! Магда — сон. А это — не сон. Где-то внутри него, под горлом и у солнечного сплетения, что-то болезненно сжалось, слезы выступили на глазах, ощущение жалости к себе и несправедливости мира заставило дернуться, подобрать ноги, сунуть кулак к зубам.

Сон. Сон!

Бурдюков зажмурился. Ладно, сказал он себе. Я вижу то, что вижу. Это действительность. Это моя жизнь. Настоящая. Какая есть. Страшно, что моя жизнь такое дерьмо? Ничего, я это исправлю.

Он обнаружил, что до крови закусил пальцы. И еще сильнее сжал челюсти. На смену отчаянию неожиданно пришла злость.

Нет, все решилось. Мы — силы сопротивления. Необходимо только раздобыть оружие. Если этого не захочет Максим Андреевич… Но он захочет. Он обязательно захочет. Так дальше нельзя. Иначе зачем нас собирать?

Бурдюков выпрямился.

Это будет партизанская война. Скрытная. Сколько-то мы продержимся. Интересно, есть ли у них штурмовые группы? Или запрут нас здесь, на верхних этажах? Меньше потерь, меньше возни. Только вряд ли они смогут перекрыть все выходы, можно ведь спуститься и на веревке. Но если тепловизоры и автоматические турели…

Бурдюков долго размышлял, как добывать еду, как устраивать ловушки, как пополнять ряды бойцов. Тут просто, думалось ему. Тут аккуратно отлавливать тех, кто идет на диагностику в медицинское крыло. Дня два-три, и фальшивая картинка без необходимой подпитки даст сбой, а там — здравствуй, реальность.

Просто покажи человеку, где он жил, в чем он жил, и он будет с нами. Возможно, получится устроить целый город здесь, наверху. Правда, заметят.

Бурдюков приподнял голову — в зале, кажется, стало светлее, стекла слабо осветились розовым. Рассвет? Стараясь не скрипеть пружинами, он осторожно повернулся набок. На кроватях похрапывали, никто не шевелился. Бурдюков попытался угадать, кто где спит, но по укрытым одеялами силуэтам это было невозможно. Ну, на центральных койках, понятно, играли в шахматы Анатолий с Василием, значит, там и лежат. А Перышкин, наверное, ближе к дальней двери.

Почему вот он псих? Хороший парень. А Анатолий — тот еще урод. Из-за таких и получается, что одним — все, а другим — паста под видом мяса. Или омлета. За реку ему захотелось, под купол. А остальные? Так здесь и останутся? Пусть не настоящие, чужие, не Магда, не отец, но люди же!

С ними что?

Мысль развить не удалось — на одной из кроватей произошло шевеление, одеяло вспучилось горбом, и из-под него появилась человеческая фигура. Бурдюков замер, прикрыл глаза, задышал ровно, размеренно. Будто спит. Фигура бесшумно привстала, несколько долгих секунд, белея лицом, смотрела, кажется, в его сторону, потом поднялась и на цыпочках пробралась к столу. Солнце розовым мазнуло по бороде.

Вот сука, подумал Бурдюков.

Едва слышно откинулась крышка контейнера.

— Жрешь, сволочь? — просипел Бурдюков, опасаясь разбудить остальных. — В одно горло? Ну-ка, брысь оттуда!

Фигура на первом же слове нырнула вниз, но потом, видимо, понимая, что прятаться просто глупо, показалась из-за стола и с ложкой, полной розовой пасты, посеменила в сторону Бурдюкова.

— Я это… я же не владею… — раздался виноватый шепот.

— Чего?

— Устоять не могу.

Василий в майке, с голыми ногами предстал перед Бурдюковым в согнутой позе. На ложке круглился ком.

— Жор у меня по утрам.

— Урод ты, — сказал Бурдюков, садясь на кровати.

— Как есть, — покаянно кивнул Василий, — а что сделать? Хочешь, ты съешь. Только не говори никому.

Он протянул ложку.

— Знаешь…

Бурдюков хотел сказать, что за еду не продается, и объедать своих — самое последнее дело, но не успел. Ложка выпала из рук Василия ему на колени, испачкав розовым живот и трусы. Ком пасты, липким холодком прокатившись по бедру, шлепнулся на пол.