Дмитрий Стахов - Сон в начале века

Подсухский исхудал. Прежние круги под глазами, следы ответственности за судьбу Учреждения, исчезли, и вся кожа его лица была одного блекло-зелено-коричневого цвета. В его мускулах теперь была иная сила, не та, что имелась у Подсухского раньше, в пору занятий теннисом, плавания в бассейне, массажа, гимнастики, джакузи. Мускулы его были, как веревки, легко напрягались, а расслаблялись с огромным трудом. Его перестала мучить бессонница. Исчезла изжога. Теперь он смеялся другим смехом. Как бы лаял. Отрывисто, резко. Раньше же — смех его был длителен, непрерывен и внутри него что-то бурлило.

Он потерял возраст. Глядя на свое отражение в осколке зеркала, прикрепленном в углу картонно-жестяного жилища, он видел уже не человека, себя, а образ падения. Возраст же образа не исчисляется годами. Для образа требуется иная шкала, не временная. Ему казалось, что он может вдруг взять и пойти в школу. Скажем — в седьмой класс. Или поступить в институт, на тот же факультет, который окончил много-много лет назад, где потом работал на кафедре, где встретил свою будущую жену, тогда молоденькую лаборантку, теперь превратившуюся в здоровую, сытую, сисястую и жопастую бабищу, бросившую его в трудный момент суку, которая отняла детей, обобрала, которая унесла с собой заветную шкатулку, а в шкатулке были накопленные на черный день средства, были бриллианты, было кольцо его матери. Или Подсухский мог поехать куда-то далеко: ведь образ не связан с пространством, образу легко дается проникновение через тысячи и тысячи километров.

Но годы шли. Причем если на свалке проходил один год, то там, в мире, поставляющем мусор, проходило пять, шесть, семь лет. На свалке была одна из конечных точек бытия. Если время здесь тормозилось, застывало, то за границами свалки оно летело и взрывалось.

На огромных пространствах мусора, среди прочих жителей свалки, равный меж равными, бродил и Подсухский.

В вышине парили мириады наглых ворон. Откуда-то прилетали желтоклювые крикливые чайки. Все знания о прошлой жизни, знания о том, как вообще жить в вовне оставшемся мире, все умения и навыки Подсухского на свалке были не нужны. Все прошлое было неважно, а важно было вовремя оглянуться через плечо, когда кто-то подходил сзади, но лучше — не оглянуться, а сразу — вмазать с оттяжкой. Важно было вырвать нужную вещь у нашедшего, оспорить право первенства. Первым запихнуть в рот, первым засунуть в карман.

То была напряженная жизнь.

Крыша картонно-жестяной халупы временами давала течь. Или крысы прогрызали стены. Случалось, бульдозер, утюживший мусорные пространства, сбивался с пути — то ли засыпал бульдозерист, то ли он, выпив сверх меры, предавался озорству — и тогда Подсухский еле-еле успевал из халупы выскочить, прижимая к груди самое необходимое — чайник, котелок, — а она исчезала под гусеницами, хрустнув, треснув, перестав существовать.

Тогда Подсухский строил новую.

Падение с высоты породило в Подсухском мысль, что все, все абсолютно можно начать с начала. Что даже физическое существование можно начать во второй раз. А потом и в третий, и в четвертый. И, кто знает, может и первое не было первым? Подсухский, до падения, от ответов на такие вопросы уклонялся. Даже — уклонялся от постановки таких вопросов. Теперь они звучали в нем.

Бывало, что Подсухский отправлялся за пределы свалки. Иногда — без цели, просто взглянуть на другой мир. Случалось же — целенаправленно. Однажды в мире ином, за березовой рощей, за рекой, за полем, за густым темным лесом, в престижном дачном поселке какие-то озлобленные люди сожгли сразу несколько больших и добротных домов. Пожарные, пытавшиеся потушить огонь, выбросили из домов мебель и там, в кучах этой обгоревшей мебели, Подсухский рассчитывал найти что-то для себя.

Он шел и думал о прошедших годах. Ему временами не верилось, что все эти годы он провел на свалке. Что там ел и пил, спал и видел сны. Что там у него было много женщин и все они были женщинами свалки.

Он шел и думал о будущем. Ему казалось — впереди много времени и оно ничем не ограничено, разве что желанием его, его волей к жизни. Казалось — жизнь так и будет протекать, ничего в ней не изменится, и только однажды, заснув на куче газет, под кучей тряпья, он не проснется и перейдет к жизни другой.

Среди полусгоревшего барахла Подсухский обнаружил два великолепных, почти не тронутых огнем стула. Видимо, совсем недавно стулья составляли гарнитур, стояли вокруг полированного стола, чуть поодаль располагались их старшие богатые родственники-кресла, за креслами — прародители-диваны.

Подсухский, взвалив стулья себе на плечи, отправился в обратный путь, но когда переходил через узкое шоссе, разрезавшее изумрудное поле, возле него притормозила машина. Он собирался было предложить свои услуги — показать дорогу или сказать, где ближайшая заправка, но машина вновь раскатилась по шоссе, обдав выхлопными газами. Вот другая, шедшая за притормозившей, остановилась возле него по-настоящему. Из нее выскочили двое, стулья отбросили, возражений и протестов не слушая, в кювет, самого Подсухского скрутили, затолкали в машину, уселись по обе стороны от него, гаркнули на водителя в один голос. И машина помчалась!

Подсухский был просто потрясен таким обращением. Он и помыслить не мог, что такое происходит с ним, с человеком свалки. Если его хотели убить — а не хотеть его убить было бы странно для человека внесвалочного, — то незачем было везти его куда-то: вокруг же было поле, вдоль шоссе — кювет. Убивай! Если же его эти двое хотели как-то использовать, то им следовало быть с ним повежливее. Даже если использовать его хотели в целях злокозненных.

Подсухский скосил глаза на сидевшего слева, потом — на сидевшего справа. Оба были из породы используемых, а не использующих. Уж Подсухский-то знал. Никакая свалка подобное знание вытравить не могла.

Он попросил сигарету. Ему не ответили. Тогда попросил промочить горло. Получил по ребрам и затих. Машина мчалась за первой, шедшей впереди. Мелькали деревья, столбы, потом — другие машины. Водители машин закладывали лихие повороты. И не снижали скорости. И никому не уступали. И пронизали город, где Подсухский жил прежде, насквозь.

Подсухскому даже подумалось, что везут его на другую свалку, по ту сторону города, чтобы там сделать то ли начальником, то ли каким-то другим ответственным лицом. Но оказалось, что ехали они к похожему на сгоревший поселку богатых больших домов.

Машины влетели в открывшиеся словно сами собой ворота. Первая ушла к крыльцу дома, машина с Подсухским, разбрызгивая гравий, прошла юзом по аллее, влетела в длинный ангар, остановилась. Подсухского вытащили, встряхнули и потащили по каким-то подземным коридорам, переходам. По дороге с него содрали одежду, так что когда его втолкнули в маленькую комнатку, Подсухский был абсолютно гол.