Гарий Немченко - Отец

— Этого сукина сына Кривулю надо поганой метлой гнать из бригадиров, а ты ему хочешь на чужом поту — капитал…

— Как вы понимаете, это для нас не главное. Даже в какой-то мере издержки.

— И ты думаешь, мы тут действительно можем выгадать?

— И к бабке не ходи, и не гадай.

— А, думаешь, Анатоль Егорыч не упрется?

— Да ведь он-то как раз такой, что ради общего дела…

— Это так… а если раскусит? Травушкин? Тут мы сами себя, что называется…

— Ради общего блага и я готов. Пострадать.

Всеславский встал и прошелся по кабинету, постоял у окна. Из-за плеча сказал:

— В другое время я бы тебя за этот разговор… Но тут… Главное — для дела.

— И я о том.

Начальник постоял еще, потом обернулся, спросил другим тоном:

— Хоккей-то вчера смотрел?

— В обязательном порядке.

— Вот, видишь. А я на братьев-поляков не понадеялся. Кто бы мог подумать — у шведов!

— Ну, я — на участок, — сказал Эдик.

— Так ты зачем приходил-то? Из головы вылетело.

И Эдик только сказал опять излюбленное свое:

— Вас понял.

Через полчаса он уже привел к фундаментам бригадира Толика-безотказного.

— Это все надо сдать. Должен тебе со всей ответственностью, что для той самой истории никакой роли не играет, что они у нас, прямо скажем, без знака качества… Этим я бы не стал шутить, ты меня, Егорыч, знаешь. Все они под землю уйдут, и в этом месте будет такой закоулок, что абсолютно все равно, десять сантиметров туда у него стенка или десять сантиметров сюда. А управление мы с тобою, брат, крепко выручим. Я тебе прямо: Алексей Кириллыч лежал в больнице. И кто тут работал, не знает. Что касается журнала… он тебе на слово поверит?

А Толик явно мучился:

— Да верил пока.

— Очень хорошо. Задачка ясна?

— Надо сперва поглядеть, что тут…

— Я тебе откровенно: кабак. Но положение в управлении почти безвыходное. То есть, с голоду не помрем, но премиальные потеряем, и не только это. За весь год начнут — по всем падежам. Ну, ты хоть и молодой бригадир, вообще-то, не первый год замужем, что тебе долго объяснять. Знаем только мы с тобой, потому я тебе откровенно… сдашь?

А Толик чуть не плачет и опять за свое: посмотреть надо!

Ходил от одной ямки к другой, глядел на фундаменты, морщился, как будто у него — зубы, моргал обиженно, трудно вздыхал.

— Ну почему я? Кто-то браку наделал, наворочал как попало… почему я?

— Я ведь тебе все карты, — опять начинал терпеливо объяснять Эдик. — Только ты это можешь сдать… Алексей Кириллыч в больнице.

— С сердцем у него, — соглашался Толик. — Сосуды…

— А ты был, что ли?

— Проведывал.

— Не говорил, что бетонишь?

— Как-то не пришлось… мы о другом.

— Ну, вот и хорошо, что разговора такого не было… можно на тебя надеяться? Сдашь?

Маялся Толик, маялся и выдавил наконец:

— Сдам.

— Это совершенно твердо?

Тот опять часто-часто заморгал и голову опустил рывком: сдам.

— Время пока есть, и то, что ни в какие ворота, ты, конечно, можешь поправить, — попробовал хоть слегка утешить его Агафонов. Но тут же посчитал нужным предупредить: — Только не увлекайся!

На этом Эдик счел свою миссию законченной.

— Что-то я не пойму, — спросил у него на следующий день Всеславский. — Или какая-то перестановка? Или Чумаков у нас так там и работал, на этих фундаментах?

— В отделении подготовки ковшей? Так и работал. На днях сдать обещал.

— Вот как? Признаться, не ожидал.

— Могу я сказать Чумакову, что в случае всех этих квартальных-премиальных один талон на «Жигули» будет у него?

— Попросил тебя?

— Как-то еще давно. На бригаду, мол, а мы сами решим, кому.

— Кто ж там у них, интересно, страдает?.. Один куркуль — Инагрудский. Но для него бы Анатоль Егорыч не стал…

— Так можно сказать?

— И даже с гарантией, если сдаст.

А назавтра утром Всеславский с утра вызвал Эдика и тихо, как будто даже с ласкою в голосе, спросил:

— Вы были у Чумакова? Сказали насчет талона?

И Эдик, знавший Всеславского очень хорошо, встал и взялся за ручку двери. А тот опять говорил, не разжимая зубов:

— Отправляйтесь туда немедленно!

Из кабинета Всеславского Эдик вылетел пулей.

Не знаю, может, ему действительно помогло то, что был он заядлый спортсмен. Иначе как можно объяснить, что в обморок он тогда все-таки не упал?

А было от чего.

В бригаде у Толика кипела горячая работа. Пахло талой землею и горьким дымом, работал компрессор, оглушительно били отбойные молотки. Все фундаменты до нижней отметки были откопаны, и многие почти до основания разбиты, а остальные зияли вырванными боками.

Эдик схватил Чумакова за локоть, заорал:

— Ты что наделал?!

И сам подался к бригадиру ухом, но тот удивленно спросил:

— Как «что»?

— Ты мне ваньку не валяй! Мы с тобой что договаривались? Что ты сдашь!

— Сдам.

— Когда, дурья башка, когда?! — Эдик все оглядывал то, что еще осталось от фундаментов. — Поправил, в крайнем случае, один. После другой. Зачем разломал все сразу!

— А мы с ребятами посоветовались…

— Они посоветовались!

— Решили это дело на поток. Сперва все разбить…

— Слушай! Ты мне не валяй! Мы как договаривались: Травушкин болел и ничего не знает…

— Ага, я ему не говорил, где работаю…

— Мы как договаривались: он тебе верит на слово?

— В том и дело…

— Он бы у тебя все это — за глаза!

— Ну, так потому я и стал разламывать…

И Эдик хватался за голову и поднимал руки:

— Г-где логика?!

Ему вдруг показалось, что дело тут вообще пахнет предательством.

— А кто тебе с чертежами разобраться помог? Кто?!

Толик виновато улыбался щербатым ртом:

— А никто. Я всю ночку просидел. Сам.

— Не Травушкин?

— Я его после больницы еще не видел.

— Ну, как же ты, дурья башка, до этого дошел?

Но этого Толик, видно, не слышал, упоминание о Травушкине вызвало у него тихую улыбку, которая плавала теперь в серых его глазах:

— Он мне в больнице статью читал. Написал. Сам! На то, как русский народ к труду, здорово повлияло, говорит, татарское иго… До этого как? Киевскую Русь, говорит, за границею называли… забыл по-ихнему. А по-нашему: страна городов. Такие были города. Мастеровые там. Ремесленники. И крестьяне тоже. Умели, говорит, работать. А потом что? И один раз татарин придет, все отберет. И другой. Тут и подумаешь: или делать что, или так обойдется. И это не один год, не два. Так и отбили охоту…

Эдик все тряс его за плечо. Выбрал, наконец, момент, когда Толик сделал паузу:

— Слышишь меня?! С Киевской Русью. Иди ты, знаешь, куда?! Знаешь? Вот так. И если ты мне это не сдашь…

Цапнул Толика пятерней за бумажный свитер на груди, и опустил голову, и слегка повел ею из стороны в сторону: как будто и сам не знал, что тогда в точности произойдет, но ясное одно — страшное будет дело!