Гарий Немченко - Отец

— Извините, чтобы не забыть потом, — все еще сиял Травушкин. — Должен вам сказать, что кураторпроисходит от латинского кураре— опекать, печься. Куратор — значит попечитель… продолжайте, пожалуйста!

— …и горько думаешь, да: если бы тебе, в самом деле, этими прекрасными словами: Агафонов! Радей-радей! Усердствуй-усердствуй! Так нет. Что я слышу вместо них? Единственное: давай-давай, Агафонов!

— Понимаю вас, — грустно сказал Травушкин. И словно поклонился — уткнул в грудь острую свою бородку.

— А вам не кажется, Алексей Кириллыч, что этот самый топор мы с вами прямо-таки обязаны забетонировать?

— В каком, извините, смысле?

— Да вот ведь. Сколько дается на сооружение такого цеха, как наш? Это общепризнанно — три года. А сколько дали нам? Год. Извините, а почему? А потому, что кто-то проспал, экономисты не сработали, а потом кинулись — дыра. Три миллиона тонн стали не хватает, концы с концами не сходятся. Что делать? А давайте-ка сибирякам поручим. Да вот — авдеевцам! Известное дело: покряхтят-покряхтят, да и вытянут.

Еще и хвастать будут: люди за три года строят, а мы — за год. Будут гордиться. А что при этом они и кое-какой перерасход, и кое-где, известное дело, брачок — это как бы даже входит в условия игры…

— А вам не кажется, что условия эти принимаете вы слишком охотно?

— Имеете в виду — сократить сроки?

— Как раз насчет того, чтобы этот самый топор все-таки не бросать в забутовку…

— Алексей Кириллыч! — укорил Эдик. — Не слишком ли много хотим?

— Люди терпят болезни, — словно о чем-то другом заговорил Травушкин. — Страдают от чрезмерного горя. От предательства. От одиночества… вы молоды, вы еще не знаете, что это такое. Да ведь и искушение ваше невелико, и надо бы, казалось, от вас не так много — просто прислушиваться к себе иногда… Ведь вы же сами с собой беседуете? Так будьте при этом не только терпеливы, но и внимательны, — и замолчал вдруг Травушкин, только пожевал сухими губами да вздохнул: — Вы тоже в четыре? Встаете, имею в виду?

— Это зачем же?

— Зорька!

— Ах, на зорьку!

— Вы, я вижу, еще намерены посидеть?

— Посмотрю на костерок.

— А я, пожалуй…

— Спокойной ночи.

— Вот что! — припомнил Травушкин. — Гай Юлий Цезарь, тот самый, да, очень любил дарить солдатам золотое оружие. И, знаете, почему? Он считал, что такое оружие не бросят в бою…

Эдик рассмеялся:

— Резонно!

— В силу вполне понятных обстоятельств мы не можем себе позволить подобную роскошь в отношении строительного инструмента, не так ли?.. Я имею в виду тот самый наш топор. Значит, нам с вами остается что-то другое… Что? Давайте думать вместе!

— Я подумаю, — пообещал Эдик. — Спокойной ночи.

— Взаимно.

И Травушкин на четвереньках полез в палатку, и долго шуршал там поролоном, пока забирался в один из новеньких спальных мешков, которые Эдик взял в нашем спортклубе…

А Эдик позволил себе еще несколько граммов и сидел потом, слушал, как плещет рядом сонная река, смотрел на огонь и покачивал иногда головой, и снисходительно чему-то улыбался…

Итак, Эдик развил вокруг Травушкина кипучую деятельность, но большого успеха она пока не принесла — работу старик принимал все так же со скрипом…

А время летело, давно уже подошла пора подледного лова. Небольшая мехмастерская бетонщиков к великой радости бригадира Жупикова Петра в это время почти целиком перешла на изготовление ледобуров, которыми сверлят лунки, и Всеславский однажды спросил своего начальника участка:

— Как ты думаешь, Эдуард?.. А не вернуться ли нам опять к старому профилю? Я имею в виду бетонные работы. Или хотя бы составить на все эти твои мероприятия хорошо обсчитанный пор [1] Пор — проект организации работ. . Чтобы потом объективным глазом глянуть, что нам дешевле обойдется. Может быть, если ты всю эту неукротимую энергию, а также материальные средства употребишь по назначению, нам Травушкина и обхаживать не придется?

— Вас понял, — коротко сказал Эдик. — Придется посчитать.

Всеславский припомнил:

— Кстати. Чем взял его наш Анатоль Егорыч, тебе не известно? Подходит старик сегодня ко мне на рапорте: так и так, Марк Васильевич. Вы, мол, ищете дружеских контактов, и я иду вам навстречу. Оба мы в сроках кровно заинтересованы. Предлагаю джентльменский уговор: если хотите, чтобы колонны по оси «Б» я принял с первого предъявления, пусть подливку делает Чумаков… Это как, выходит, понимать?

— Может, это его новое приспособление?

— И я его тоже спросил. И это, говорит, в том числе. В том числе.

И Эдик еще раз только сказал:

— Вас понял.

В тот же день он увидел, как Травушкин и Толик-безотказный вместе шли к электричке, на Космическую, и так мирно и задушевно беседовали, как будто были они закадычные, не разольешь водою, друзья…

Кто такой Травушкин, вы теперь хоть немножко представляете, теперь придется о Толике…

Знаете, всегда есть в бригаде такой человек, который первый скажет: «Что-то уже совсем живот подтянуло… Наверно, в очередь пора, бригадир!» И с радостью потом первый идет в столовую, и так каждый день — это становится для него как приятная обязанность, и он, чего доброго, может даже обидеться, если занять очередь бригадир вздумает однажды послать кого-то другого.

А есть в бригаде и другой человек. Ему говорят: «Да бросай, ладно, все равно всю работу не переделаешь — айда в столовку!» А он: «Вы идите, я догоню, надо тут еще кое-что…» И все постепенно к этому привыкают, и потом уже говорят: «Ну, шабаш, пошли-ка обедать, а это Толик останется, доделает…» Догонит их Толик или не догонит, это как-то никого уже не волнует.

Как раз за все это и прозвали Чумакова Толика безотказным. Вся черная работа была его, и к этому все в бригаде давно привыкли, как будто так и должно быть.

Когда Всеславскому пришла мысль сделать Толика бригадиром, все сперва только посмеялись, думали, шутит, он ведь любит иногда что-либо такое — не поймешь, то ли всерьез, а то ли тебя дурачит. И вдруг однажды приказ: «Бетонщика шестого разряда тов. Чумакова А. Е. назначить…»

Ну, сперва они горюшка хватили. Всеславский сам очень любит об этом рассказывать. Как сперва Толик трижды в день прибегал в будку: а как это сделать? А как то?

Это как раз было самое начало работы здесь, на конверторном, но все руководство из управлений уже успело сюда перекочевать, так что сам Всеславский и встречал Толика. Месяц, говорит, или два не было никакого покоя. Только на один вопрос ответишь, а он уже со вторым. Потом, говорит, однажды замечаю, что-то изменилось. Прибегает Толик все так же три раза в день, но теперь не спрашивает, как быть, а как бы только ждет одобрения: а что, если я то-то и то-то сделаю? Еще прошел месяц или два, Толик бежит: ну, что, не волнуетесь тут, что меня нет? Не бойтесь — порядок!