Гарий Немченко - Отец

Я на этом концерте был и вот вспоминаю сейчас ту минуту, и она до сих пор меня как-то странно волнует…

До ноля, как ни говори, метров тридцать. И надо было работать в тот месяц на конверторном, чтобы хорошенько представить, какой там был тогда внизу «свинорой» — прошу извинить мне это некрасивое слово. Где там его, этот значок, найти?

Но вот он, этот Агафонов, с таким достоинством вышел на сцену и так уверенно потом пошел по этой самой балке, что и по плечам его, по тому, как он кепку натягивал на ходу, и еще по каким-то мелким деталям, которые не так-то просто можно и объяснить, — по всему этому всем вдруг стало ясно: а ведь найдет он значок. Ведь принесет.

Только Калинченко, когда Эдик уже скрылся внизу, бросился к перильцам и, отставляя одну ногу, подался грудью:

— Товарищ Агафонов! Това…

И тоже вдруг стал ждать и даже зачем-то посмотрел на часы.

Не знаю, сколько там на самом деле прошло, — я, что называется, только рот раскрыл, да так и замер.

И вдруг снова шевелится толпа, теперь в другом конце, и все расступаются, а он идет все так же спокойно, и лицо у него не то чтобы задумчивое, а какое-то словно отрешенное…

Инна молодец. Увидала и выпрямилась, пошла ему навстречу, а когда он поднялся на помост, сверкнула глазами и руки опустила, только ладони слегка приподняла по сторонам и замерла так, вытянувшись, и плечико покорно выставила вперед.

Тогда он, не торопясь, достал платок и сперва тщательно обтер пальцы, а уж потом опять слегка поклонился, да так и остался, прикалывая значок, в полупоклоне, словно давая понять, что всю деликатность своей миссии он, конечно, хорошо понимает…

Когда значок, наконец, висел у нее на груди, Инна поцеловала Эдика, порывисто и как будто стесняясь, и тут наши закричали и захлопали. Под эти аплодисменты Эдик неторопливо пошел было назад, но почти у края сцены приостановился и, слегка наклонясь, поправил кепку, постоял еще секунду, как будто раздумывая, а потом вдруг повернулся и твердо шагнул обратно. Одною рукой обнял Инну за плечи, вторую положил ей на затылок, и она запрокинула голову, и щечкой тут, в общем, не обошлось, поцелуй был, что называется, полновесный, как потом говорили, со «знаком качества»…

Незадолго перед этим монтажники поднимали опорное кольцо конвертора, а весит оно ни много ни мало триста тонн, и кое-кто, грешным делом, боялся, что под такою тяжестью главный корпус, еще не окончательно связанный, может рухнуть, словно карточный домик. Ну, а после этого концерта, скажу я вам, с главным корпусом можно было не церемониться. Уж если он выдержал тот восторженный рев да тот взрыв аплодисментов, которым наши наградили теперь обоих, уж если он это выдержал и крыша на нем не поднялась, то все другое ему не страшно.

В поселке после этого ходили слухи один интереснее другого. Рассказывали, что в тот же день вечером Эдик приехал на вокзал проводить Инну, и на перроне они будто бы поцеловались еще раз, и после этого остальные артисты еле втащили ее в вагон, поезд уже тронулся, а она все тянула руку, и тогда Эдик прыгнул уже на ходу да так с ней и уехал, и несколько дней от него ничего не было слышно, а потом прислал, наконец, на управление письмо: просил рассчитать его и документы выслать в Москву… Другие с пеной у рта принимались доказывать, что все не так, все иначе — это Инна махнула рукой на дела и решила остаться на стройке сразу же, но в общежитие, правда, не пошла, живет у Эдика, и скоро они распишутся… Да простится это все нашим девчатам!

Ходил тогда по стройке и еще слушок, надо сказать, довольно едкий. А что ему, говорили, оставалось, Агафонову, делать? Плотники-то, которые ладили сцену, были с его участка. Потому-то и кинулся за значком. Спасал, так сказать, честь фирмы.

Но тут дело ясное, это говорили уже из зависти. Как бы там ни было, а кое-кому Эдик утер нос, и довольно чувствительно. Я имею в виду монтажников.

Прошу извинить меня за небольшое отступление, но для меня это, что называется, наболевшее, и все равно бы я не утерпел, рано или поздно об этом заговорил бы — и вовсе не потому, чтобы вернуть по назначению те шпильки, которые достались тогда на долю Агафонова. Нет, в самом деле, почему у нас что ни строительное управление, то проходной двор? Приехал на стройку парень без специальности, пришел устраиваться к бетонщикам, идет к начальнику за подписью и перед дверью вытащит из кармана две бумажки, еще раз посмотрит, чтобы не перепутать — второе заявление у него в учебно-курсовой комбинат. В сварщики просится. И только закончил он эти курсы — прости-прощай! Уходит к монтажникам, а вместо него приходит другой, который в строительном деле опять ни бум-бум. Ты его, любезного, учишь, как лопату держать, а у него в голове другое, у него вечером экзамен по электрооборудованию кранов. Будет он тебе копаться в земле, если механизация у бетонщиков до сих пор почти та же, что у крота…

И специалистов своих строители готовят до крайности просто. Нужен им, предположим, арматурщик — дают человеку в руки кусачки, говорят: арматурщик! Нужен плотник, дают ему же в руки молоток и пилу, говорят: плотник! И так привыкнут, что он у них ничего не умеет, что с легкой душою начинают говорить: специалист широкого профиля!

Однако стоп! Не повторяю ли Травушкина?

И все-таки мысль хочу закончить: оттого и неважно, что ты лентяй. Приходи, строители всякого возьмут! Неважно, что на работу являешься с больной головой — тут таких добрая половина.

А попробуй устроиться к монтажникам. Пороги будешь обивать не один месяц, да еще неизвестно, получится у тебя что, если в управлении нету знакомых, которые могли бы за тебя замолвить словечко. И тут уже совсем другой коленкор. Тут рабочее твое место — высота, и оснащение — на уровне века. Опять же — форма.

Вообще-то, они молодцы, монтажники, что говорить. Видели бы, как они мальчишек, зеленую эту молодежь, на работу принимают. Соберут народ, а этих выстроят. Старые монтажники вручают каждому «спец». Сапоги с застежками на голенищах. Утепленные. Куртка да брюки аккуратно сложены, а поверх них — монтажный пояс. На нем шерстяной подшлемник да каска… что ты!

Держит пацан перед собой на вытянутых руках все это богатство, новенькие сапоги стоят рядом, а начальник управления — он хоть и молодой, да большой дипломат — прохаживается перед ними, хмурит брови:

— Все это, — говорит строго, — необходимо взять сегодня домой, все проверить, пригнать по фигуре, чтобы каждый был потом — монтажник, а не пугало огородное! Всем ясно?

Этому не разреши, он унес бы. А тут — приказ!

Пригонка — дело десятое, не в ней суть. А вся штука в том, что мальчишка дома в эту форму оденется, да весь вечер перед зеркалом провертится, и так на голове каску и этак — и на правый бок слегка сдвинет, и на левый. А вокруг — и папа с мамой, и братишка с сестренкой, если есть, а может, заглянут и соседи: «Колька-то, батюшки, монтажник!»