Гарий Немченко - Отец

Скажу сразу: ничего страшного не случилось.

Многим и до сих пор непонятно, как ему это удалось, однако эти самые фундаменты Толик-безотказный сдал в срок.

Остряки потом говорили, будто вся разгадка здесь вот в чем: Чумаков подобрал-таки ключи к этому лодырю Инагрудскому, и тот показал, наконец, на что он способен… Может быть, тут и есть какая-то доля правды, и к этому мне еще хочется вернуться — рассказать вам о том, как у них сложились дела, у Толика с Инагрудским…

Но пока мне хочется о другом.

Чумаков тогда и действительно крепко выручил бетонщиков, потому что благодаря ему управление кое-как наскребло на план. Вся штука в том, что истосковавшийся по работе Травушкин, выйдя из больницы, раскопал у них брак совсем в другом месте, а так как исправлять его Всеславский наотрез отказался, то дело дошло до народного контроля, и пошел затяжной скандал, попортивший немало крови и руководству бетонщиков, и самому старику. Вообще-то, в той истории много темного, но сам Всеславский, человек, провести которого почти невозможно, тут-то как раз согласен, что самое в ней неясное опять же вот что: как этот брак старик обнаружил?

Другой табак, если брали бы его на арапа: примет — хорошо, а нет — и на том спасибо. Тут же и у самих все было, как говорится, вне подозрений…

А я и тогда не раз над этим задумывался, и сейчас нет-нет да и вернусь к хитрым секретам Травушкина, и, сдается, многие из них теперь для меня не такая уже великая тайна…

Конечно, это, и в самом деле, вроде бы удивительно, если смотрит старик на совершенно великолепный с виду фундамент и вдруг произносит свое любимое: «Без-ответственность!..»

А если припомнить, что перед этим он посмотрел бригадный журнал и увидел, что бетонировали, предположим, двадцать шестого числа? Если он хорошо знает, что получку в тот раз не задержали, а выдали, как и полагается, двадцать пятого?

К этому остается добавить только то, что хоть сам он и непьющий, однако же, без всякого сомнения, очень хорошо понимает: кто же это, интересно, возьмет после получки в руки вибратор, если и без того голова раскалывается?

А, думаете, для чего у Травушкина в нагрудном кармане лежит маленький календарик? Чтобы посмотреть, какой того или иного числа был день недели. Потому что в этой своей несложной вроде бы арифметике понедельники он ведь тоже считает «безвибраторными»…

Теперь представьте другое: идет старик по участку, видит этот самый безукоризненной наружности фундамент, останавливается, умиленный, и растроганный спрашивает: «Это кто же у нас так славно потрудился?..»

Тут Петя Инагрудский выныривает, очень довольный:

«Эт я!..» — «Рад за тебя! — хвалит Травушкин. — И поглядеть приятно!..»

И идет себе дальше. А почему идет? Да потому, чтобы в следующий раз Петя Инагрудский, как та самая ворона, опять бы каркнул, не удержавшись: это я, мол!

Знаете, есть такая пословица: то, что слишком хорошо, мол, — уже нехорошо, и, увидев шик-блеск, старик уже начинает сомневаться, а тут еще вдруг узнает, чье это дитя… И ему уже до скуки ясно, что неудачное Петино произведение пытались потом облагородить всем коллективом, лишь бы только с рук долой… А почему?

Приметит старик этот фундамент, сделает крюк, и, когда уже все что к чему позабудут, он опять сюда: «Безответственность!..»

Или такой случай. Не нравится ему, предположим, у монтажников техническое решение какого-нибудь узелка. Он, естественно, а согласовано? Где чертеж? Дают ему: вот чертеж. А где подпись? Ах ты, в самом деле, договориться договорились, а подписать и забыли! Иванов!.. Где он, Иванов? Прибегает Иванов.

— Давай-ка, быстренько: одна нога здесь, другая — там. Надо этот чертеж подписать.

Тот, глазом не моргнув:

— Кем подписать?

— С проектировщиками надо — Сидорова найди…

— Да где-то он тут вроде недалеко сейчас… побегу!

А Травушкин что? Он ведь эту нашу систему ППП [3] ППП — палец, потолок, пол. ой как хорошо знает. Думаете, так он и поверил, что Иванов сейчас, высунув язык, за Сидоровым гоняется? Эге!.. Он себе, Травушкин, очень хорошо даже знает, что Иванов сейчас сидит себе за столом в будке у монтажников, и высунув язык, старательно выводит фамилию этого самого Сидорова, чья подпись в виде образца лежит сейчас перед ним, воспроизведенная на совсем другом чертеже…

Приносят потом Травушкину уже подписанный листок, и он трясет бородкой, удовлетворенный, но тут же смотрит вдруг на часы и чего-то пугается: «Совсем забыл!.. Придется нам с вами завтра закончить!»

Спросите: почему же Травушкин, вместо того чтобы раз и навсегда разоблачить обманщиков, дает вовлечь себя в непонятную эту игру?.. Почему? Не знаю. Может быть, ему чуть-чуть нравится, чтобы его считали профаном? Может, ему любопытно наблюдать за нехитрыми попытками обмануть его? Или эта поддельная подпись очень даже нужна Травушкину, потому что она для него как безошибочный сигнал: что-то не так. А после он уже будет искать: что?

Монтажники меж собой поговорят: «Подмахнул?» — «Жди!.. У него капризы, видишь — до завтра!»

Потом все уедут домой, а Травушкин останется на стройке. Придет на участок к монтажникам, когда там уже никого, и будет с тем самым узелком, не торопясь, разбираться, и назавтра, как будто между прочим, прорабам скажет: «Недавно еще, извините, думал, что Сидоров — серьезный инженер, а он — недоучка! Обязательно заявлю ему сегодня об этом на рапорте!» И может потом как ни в чем не бывало Сидорову это сказать. А может и промолчать — в зависимости от того, как на эти слова монтажники отзовутся…

Я вот долго уже пытаюсь над этим размышлять, зачем ему это было надо, слегка играть, и, знаете, на чем в конце концов остановился? Мне кажется, что дело тут вовсе не в том, что Травушкин давал волю своему ехидству. Просто он хотел, чтобы тот или другой случай кое-кому хорошенько запомнился бы. И чтобы тот потом, мысленно вернувшись к этому случаю как-нибудь на досуге, еще и еще раз обо всем хорошенько подумал бы…

Конечно, многое тут зависело и от характера старика, я не спорю. Но представьте себе, что лучше. Или подойти к пареньку-монтажнику и скучным голосом сказать, что то-то и то-то он делает не так. Кроме всего прочего, я не очень-то убежден, что он вас тут же послушает. И другое дело — метод Травушкина, когда он начинает как будто очень издалека:

— А что это вы, мой юный друг, каску надели?

— Как это — ругают же!

— А почему ругают?

— Да вдруг что на голову?

— Гм… а если на руку?

— Ну ты, батя, даешь: рука или голова?

— А не все равно? Я как погляжу, для некоторых это почти одно и то же. Может и вы, мой юный друг, тоже не головою думали, а чем другим: кто же эту простую штуку делает так, как вы?