Гарий Немченко - Отец

Расстроенный, Громов оставил, наконец, мальца в покое, пододвинул к столу табурет, сел напротив сына.

— Это что ж такое, Артюх?.. Может, ты как-то сильно заболел, а?

И чем дальше всматривался в Артюшкино личико, тем настойчивей оно казалось ему и чересчур бледненьким, и как будто усталым.

— Или ты за ночь похудал, а, Артюх?.. Вон как глазки обрезало…

Громов потрогал у сына лоб, сбегал за градусником. Взял Артюшку на руки, кое-как пристроил градусник у него под мышкой и крепко обнял мальца, прижал к себе, накрыл подбородком теплую и пушистую маковку.

— Посиди, Артюх, с папкой… посиди. Может, тебе сказку?

В такие минуты, когда он сидел с Артюшкою на коленях, тихонько поглаживал подбородком по головке, дотрагивался умиротворенно щекою, когда дышал теплым Артюшкиным духом, Громову всегда хотелось рассказать сыну какую-нибудь очень хорошую, очень добрую сказку — жаль только, был он не больно мастер по этой части.

— Жила-была. Красная Шапочка, — начал Громов негромко и, как ему казалось, душевно. — Работала она у каменщиков…

Он и сам понимал: что-то в этом начале было не так.

— Хэх, ты! — огорченно вздохнул. — Ты ведь, Артем, дажа не знаешь пока, кто такие каменщики… Ну, вот подрастешь…

Температура у мальчонки была нормальная.

Громов одел его, оделся сам, и они отправились на проспект Добровольцев — в аптеку.

Аптека была чистая и просторная, с двумя большими фикусами в крашеных кадках по противоположным углам зала, но народу в ней толкалось много, и Громов посадил Артюшку на низенькую скамейку около окна, сам стал в очередь. Присматривался к аптекарше, симпатичной, средних лет женщине в очках с желтою, наверно, золотою оправой, прикидывал, как бы по-умному все ей объяснить, и выходило складно, но когда она почему-то слишком внимательно посмотрела на него — «Вам?» — он вдруг забыл, что собирался сказать, нагнул голову, медленно поводил раскрытой ладонью:

— Это… от живота.

У аптекарши тонкие аккуратно выщипанные брови поднялись на миг выше золотых дужек, спросила мягко:

— Берете для себя?

— Н-нет, для маленького…

— Надо говорить. Сколько малышу?

— Полтора.

— Года? Месяца?

— Полтора годика.

— И что с ним?

— Животик, — промямлил Громов. — Ну, это… Штаны марает.

— Какой день это у него?

— Да второй пока.

— Слизь есть?

Он кивнул.

— А волоконца?.. К врачу обращались? — продолжала аптекарша выпытывать все настойчивей. — Почему нет?.. Надо срочно анализы. Вы где живете?

Ага, держи карман шире!..

Громов бочком-бочком, подхватил Артюшку и, словно защищаясь от чего-то, дверь толкнул выставленным локтем.

На улице Артюшка варежку уронил, он пересадил его на левую, с прямою спиной присел на корточки, Артюхину потерю подобрал, сунул пока к себе в карман. Только шагнул, а в спину ему:

— Папаша!

Аптекарша выбежала следом.

Смотрит на него обиженно, тянет руку ладошкой вверх:

— Возьмите таблетки!.. Это будете давать мальчику три раза в день по половинке, после еды… запоминайте. Это можно по целой. До и после не имеет значения. Можете давать вместе.

Громов сунул лекарства в тот же карман, что и Артюшкину варежку.

— Это все тридцать семь копеечек стоит.

— Ага, ага…

Чтобы кошелек достать, пришлось-таки поставить Артюшку на асфальт. Нашел мелочь, отсчитал — хорошо, что получилось без сдачи. Положил ей на ладошку — ладошка длинная, узкая, с золотым кольцом на среднем пальце.

— Вы это… а то простудитесь.

Голос у нее снова сделался обиженный:

— А вы неправильно себя ведете, папаша.

Он хотел и поблагодарить, и что-то такое сказать в свое оправдание, но она уже отвернулась от него, двумя пальцами взяла Артюшку за подбородок:

— Таблеточки умеешь глотать?.. Если нет, пусть папа в папиросную бумагу или растолчет, да с медком.

А Громов, увидавший хитроватый блеск в Артюшкиных глазах, ахнул:

— А-артем!.. Как же я тебя понесу — до дома вон сколько!..

Начать Громов решил со фталазола — таблетки были большие, белые и внушали доверие. Он отломил половинку и от одной откусил чуток — попробовать, как оно.

Лекарство оказалось не горькое, чистый мел, только слегка аптекой попахивало — зачем заворачивать, Артюха небось и так съест. Из встроенного шкафчика над дверью из кухни достал Громов банку с вареньем из виктории, которое маленький любил больше всякого другого, положил в блюдечко, незаметно для Артема бросил в него нетронутую половинку и маленькой ложечкой утопил, запрятал внутри.

— А ну-ка, — глядя на сынишку, спросил потом весело и громко, — кому вареньица?! Кому? — подражая Рите, посмотрел по сторонам и будто бы вниз, под стол заглянул тоже. — Собачка хочет?.. Кошка хочет?.. Не-ет, мы им не дади-им, мы — Артюшке!

Тот ждал уже с открытым, как у галчонка, ртом, Громов быстренько подал ложечку, и Артюшка, забирая варенье, тут же плотно сомкнул губки.

— От так! — радовался Громов. — Раз — и ложка у папки чистая!

Но Артюшка уже выталкивал язычком окрашенную розовым дольку фталазола — еле успел отец поймать ее на рубашонке под грудкой.

— Артем?! От друг!.. Кусочек конфетки попался тебе, а ты?..

Но как он ни замешивал потом половинку таблетки, как среди ягод виктории ни прятал, сынишка каждый раз упорно находил ее во рту и выплевывал. Пока отец его уговаривал, Артюшка все варенье, что было на блюдечке, уплел, и когда Громов наконец-таки решил растолочь лекарство, налакомиться успел уже вволю.

— Да ты че? — удивлялся Громов. — Не хочешь больше варенья?..

Мальчонка не отвечал, только, ткнувшись измазанным подбородком себе в плечико, словно чего-то застеснявшись, отворачивался. «Ишь ты, — думал Громов, отчаиваясь, — красна девица!»

А может, не надо это — с вареньем?.. Может, парнишка и так все поймет — такой умница!

Он достал из пачки большую белую таблетку, показал сынишке.

— От! Видал? Таблетка. Надо ее скушать. Понял?.. Артюшка — хороший мальчик? Во, киваешь… Значит, хороший, правильно. Тогда так; полтаблетки папе, а половинку тебе… Артем!

Сынишка внимательно глядел на него исподлобья, но губ не разжимал.

— Смотри!.. Папка: ам!

Громов кинул свою половинку в рот и, делая довольное лицо, захрустел ею нарочно громко.

— Ым-м… вкусная!.. Теперь ты давай.

Артюшка мотнул белобрысой своей головкой.

— Да ты, знаешь, что? — распалялся Громов. — Зайчики, знаешь, как эти таблетки едят?.. Зайчики ам — таблетку, и нету.

На него вдруг нашел стих.

— А лисички?! Ам — нету! А ежик, знаешь, как эти таблетки рубает?!. Аж за ушами трещит! А волк? Хапает так, что попробуй, отыми! Только мы ему не дадим, мы — Артюшке!

А тот и губ не разжимал, а только так, горлышком:

— Ы-ык.

Громов перестал подпрыгивать около стола и гримасничать, перестал то ежика, а то волка изображать, и лицо у него сделалось вдруг таинственное.