Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Целых десять минут, – пробормотала мама Подгузника. – Мировой рекорд. Иду, Бен! Иду!

Она встала.

Когда мама Подгузника и его беременная сестра прошли полдороги до дома, часы Святого Гавриила пробили первый удар из девяти. Я рванулся к стене и взлетел на компостную кучу. Вместо того чтобы спружинить и подбросить, куча меня поглотила – я провалился по пояс в гниющую кашу. Бывает такой кошмарный сон, в котором сама земля обращается против тебя.

Часы ударили второй раз.

Я выбрался из компостной кучи, перелез через последнюю стену, поболтался в воздухе, как в чистилище, пока часы били третий раз, и грохнулся на дорожку, идущую вдоль боковой стены лавки мистера Ридда. Потом, в мокрых и пропитанных компостом штанах, рванул через перекресток и выполнил норматив «призрака» с запасом – не в две минуты, а в два удара часов.

Я плюхнулся на колени у подножия дуба – дыхание царапало легкие, как ржавая пила. Я даже не мог выбрать шипы из носков. Но в этот миг, в этом месте я был счастлив, как никогда. Я не мог припомнить более счастливой минуты за всю свою жизнь.

– Сын мой, – Гилберт Свинъярд хлопнул меня по спине, – ты истинный «призрак»! Плоть от кости!

– У нас еще никто не прибегал настолько впритык! – Грант Бёрч по-гоблински захихикал. – С запасом всего три секунды!

Пит Редмарли сидел скрестив ноги и курил.

– Я думал, ты сошел с дистанции.

Пита Редмарли ничем нельзя шокировать, и у него уже почти приличные усы. Он никогда не говорил мне прямым текстом, что считает меня педиком и снобом, но я знаю, что думает он именно это.

– Значит, неправильно думал, – сказал Гилберт Свинъярд. (Вот зачем нужно быть в «призраках» – чтобы такой парень, как Гилберт Свинъярд, за тебя заступался!) – Боже, Тейлор! Что с твоими штанами?

– Наступил… – я все еще хватал ртом воздух, – в сраный пруд Артура Ившема…

Тут заухмылялся даже Пит Редмарли.

– Потом… – я тоже заржал, – свалился в Подгузникову компостную кучу…

Неторопливо подбежал Плуто Ноук:

– Ну что, уложился он?

– Ага, – сказал Гилберт Свинъярд, – едва-едва.

– Еще пара секунд, и опоздал бы, – добавил Грант Бёрч.

– Там… – я машинально хотел отсалютовать Плуто Ноуку и едва успел остановиться, – там во дворах полно людей.

– А ты как думал? Еще светло. Но я знал, что ты справишься.

Плуто Ноук хлопнул меня по плечу. (Папа однажды так сделал, когда я научился нырять, – один-единственный раз в моей жизни.)

– Я знал. Это надо отметить.

Плуто Ноук выставил зад, как будто сидел на воображаемом мотоцикле. Правой ногой он пнул стартер. Рукой изобразил обороты двигателя, и оглушительный пердеж «харлея-дэвидсона» вырвался у него из задницы. Звук нарастал, пройдя все четыре передачи, – три, пять… десять секунд!

Мы, «призраки», уссывались от смеха.

В сумерках треск сломанного забора и звук мальчишеского тела, пробивающего стекло, разносятся очень далеко. У Гилберта Свинъярда замер на устах анекдот про младенца в микроволновке. Другие «призраки» посмотрели на меня, словно я должен был знать, что означает этот звук. Да, я знал.

– Блейкова теплица.

– Дуран? – Грант Бёрч захихикал. – Разбил ее?

– Провалился через крышу. Там высоты футов десять-двенадцать.

Бёрч перестал хихикать.

Из «Черного лебедя» вывалились звонари, горланя песню «Кости, кости, на погосте гости».

– Дурень пропал, с забора упал, – срифмовал Плуто Ноук.

Пит Редмарли, злобно скалясь, оглядел других «призраков»:

– Дебил тормозной. Я так и знал, что зря мы его позвали. На фиг нам вообще новенькие? – (Это он и про меня тоже.) – Вы бы еще Подгузника пригласили.

– В любом случае нам надо валить. – Гилберт Свинъярд встал. – Всем.

Неоспоримый факт пронзил меня словно острой иглой. Если бы это я, а не Дуран провалился в теплицу мистера Блейка, Дуран ни за что не бросил бы меня на растерзание этому психу. Я точно знаю.

«Не разевай пасть», – предупредил Глист.

– Плуто?

Плуто Ноук и остальные «призраки» обернулись.

– А что, никто не собирается…

Выговорить это было в тыщу раз трудней, чем бегать по чужим дворам.

– …убедиться, что с Дураном все в… – Вешатель перехватил «порядке», – что он не ранен? Вдруг он ногу сломал или его изрезало стеклом?

– Блейк вызовет «скорую», – сказал Грант Бёрч.

– Но разве нам не нужно… ну, вы знаете…

– Нет, Тейлор. – Плуто Ноук теперь был похож на бандита. – Даже не подозреваем.

– Этот гондон знал наши правила, – выплюнул Пит Редмарли. – Попался – выкручивайся как хочешь. Если ты, Джейсон Тейлор, сейчас пойдешь и постучишь к Блейку в дверь, начнется «кто, да что, да почему», бля, допрос третьей степени, и приплетут «призраков», а этого мы допустить не можем. Мы здесь были, когда тобой в этой деревне еще и не пахло.

– Я не собирался…

– Вот и славно. Потому что Лужок Черного Лебедя – это тебе не Лондон и не долбаный, как его, Ричмонд. Если ты пойдешь к Блейку, мы об этом узнаем.

Ветер зашелестел десятью тысячами страниц дуба.

– Да, конечно, но я только… – запротестовал я.

– Ты сегодня никакого Дурана в глаза не видел. – Плуто Ноук потыкал в меня коротким пальцем. – И нас не видел. И про «призраков» не слышал.

– Тейлор, иди домой, понял? – в последний раз предупредил меня Грант Бёрч.

И вот я стою, через две минуты и двойную петлю с обратным ходом, гляжу в глаза дверному молотку мистера Блейка и усираюсь от страха. В доме орет мистер Блейк. Не на Дурана. В телефон – он вызывает «скорую». Как только мистер Блейк повесит трубку, я забарабаню молотком в дверь и буду барабанить, пока меня не впустят. И это лишь начало. Меня вдруг осеняет. Я вспоминаю тех самоубийц, которые ковыляют на север, на север, на север, к месту, где нет ничего и лишь горы тают в море.

Это не проклятие, не наказание.

Они именно этого и хотят.

Дверные молотки орут:

– ОТКРЫВАЙ! ОТКРЫВАЙ! А НЕ ТО Я ВЕСЬ ДОМ РАЗНЕСУ!

Звонки – куда скромнее:

– Ау? Есть кто дома?

На двери дома священника были и молоток, и звонок. Я попробовал и то и другое, но все равно никто не ответил. Я стал ждать. Наверно, священник отложил гусиное перо на письменный прибор и нахмурился: «Боже милостивый, уже три часа?» Я прижался ухом к двери, но большой дом не выдавал своих тайн. Солнце заливало жаждущий газон, цветы пылали, деревья дремали на ветерке. В гараже стояла пыльная машина – «вольво»-универсал. Ее явно не помешало бы вымыть и отполировать с воском. («Вольво» – единственное, чем славится Швеция, если не считать «Аббы». У «вольво» есть защитные дуги, так что, если гигантский многоосный грузовик решит размазать тебя по шоссе, не превратишься в лепешку.)

Я даже вроде как надеялся, что никто не ответит. Дом священника – серьезное место, всякому ясно, что детям тут делать нечего. Но когда я на прошлой неделе прокрался сюда под покровом ночи, на почтовом ящике обнаружился приклеенный скотчем конверт. «Элиоту Боливару, поэту». Внутри было короткое письмо – сиреневыми чернилами на грифельно-серой бумаге. В нем меня приглашали в дом священника в три часа дня в воскресенье для обсуждения моих трудов. «Трудов». Еще никто никогда не называл стихи Элиота Боливара «трудами».