Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

Выбора у меня не было.

Я мучительно медленно продвигался по занозистой верхней планке забора, которая резала мне задницу и ладони. Вымокшие джинсы тянули к земле и липли к телу. Я чуть не упал. Если мистер Блейк выглянет в любое из окон, я мертв. Я снова чуть не упал.

Я миновал теплицу и спрыгнул вниз.

Каменная плитка сделала «плак!». К счастью для меня, в гостиной мистера Блейка был только Дастин Хоффман из фильма «Крамер против Крамера». (Мы видели его, когда ездили в отпуск в Обан. Джулия весь фильм прорыдала, а потом объявила его самым великим фильмом в истории человечества.) Для одинокого мужчины гостиная мистера Блейка была какой-то слишком женственной. Лампы в кружевных абажурах, фарфоровые пастушки, пейзажи африканской саванны – такие можно купить на лестнице в «Литтлвудсе», если очень хочется. Наверно, его жена обустроила дом еще до того, как подцепила лейкемию. Я прокрался под окном кухни и дальше по саду – под прикрытием густых кустов, пока наконец не добрался до бака для дождевой воды. Не знаю, зачем я оглянулся на дом, но оглянулся.

И увидел лицо мистера Блейка в окне верхнего этажа. Выгляни он лишь на шестьдесят секунд раньше – неминуемо увидел бы, как я ползу по его изгороди. (Для победы нужна не только храбрость, но и удача. Я надеялся, что у Дурана в достатке того и другого.) Эмблема «Стоунзов» на оконном стекле явно выдержала все попытки ее соскрести. Вокруг виднелись призраки других, бывших наклеек. Должно быть, в этой комнате когда-то жил Мартин.

Морщинистый мистер Блейк смотрел куда-то. На что это он смотрит?

Не на меня. Меня скрывают кусты.

В глаза собственному отражению?

Но глаза мистера Блейка были черными дырами.

Последний сад был Мервина Хилла. Папка Подгузника всего лишь мусорщик, но сад у него выглядит как владения Национального фонда. Поскольку этот дом крайний в ряду домиков при церкви, сад при нем пошире. Затейливо мощенная дорожка шла к скамейке под трельяжем с вьющимися розами. Сквозь стеклянную дверь, выходящую в сад, я увидел Подгузника с двумя мальчишками помладше и мужчиной – должно быть, их отцом. Наверно, это гости. Они все вместе играли в «Твистер». Подгузников папа как раз крутил волчок. Телевизор за диваном показывал самый конец «Крамера против Крамера», когда мать мальчика приходит его забирать. Я прикинул маршрут. Пара пустяков. На том конце двора компостная куча, с которой можно забраться на стену. Пригнувшись, я побежал к вьющимся розам. Воздух был густо настоян на их запахе.

– Тихо ты. – Невидимая женщина сидела на скамье в пяти футах от меня. – Ах ты, маленькая хулиганка!

– Ах ты, лапочка моя, опять брыкается, да, милая? – сказала ее невидимая собеседница.

Трудно было поверить, что они меня не услышали.

– Ой-ой… – Тяжелое дыхание. – Она обрадовалась, услышав твой голос, мамочка. Вот, потрогай…

Между трельяжем для роз и задней стеной был проход – достаточно широкий для меня, но слишком шипастый. Я в него не пролезу.

– Ты тоже скакала как заводная, – сказала невидимка постарше; я понял, что это мамка Подгузника. – Просто колесом ходила и каратэ на мне отрабатывала. Мерв всегда был поспокойней, правду сказать, даже до того, как вышел.

– Ну уж я только обрадуюсь, когда эта барышня наконец соизволит выйти. Уж до того мне надоело ходить как кит на двух ногах.

(О боже! Беременная женщина. Уж это-то про них все знают: если их напугать, ребенок родится прежде времени. Тогда он выйдет дебилом, как Подгузник, а виноват буду я.)

– Так ты по-прежнему уверена, что это девочка?

– Элинор из бухгалтерии, знаешь ее, она проверяла. Подвесила мое обручальное кольцо на прядь моих волос у меня над ладонью. Если качается туда-сюда, то ребенок – мальчик. А у меня оно все петлями ходило, значит – девочка.

– Да неужели эту примету еще помнят?

– Элинор говорит, что ни разу не ошиблась.

(Я глянул на свои «Касио» – мое время почти истекло.)

Игра в «Твистер» переросла в куча-мала из тел и извивающихся рук и ног.

– Ты глянь только на этих хулиганов! – с нежностью сказала мамка Подгузника.

– Бен очень расстроился, что его приятель, ну тот, который на складе работает, отказал. Насчет Мерва, я имею в виду, когда он школу кончит.

– Что ж делать, милая. Спасибо Бену, что побеспокоился.

(«Время!» – пульсировали мои часы. «Время!» Я слишком много думаю о других, это моя беда. Весь смысл «призраков» в том, чтобы быть крутым – таким крутым, что чужие беды тебя не волнуют.)

– Я вот беспокоюсь за Мерва. Особенно думаю про то время, когда… ну, когда нас с Биллом уже не будет.

– Мама! Не выдумывай, что ты такое говоришь?

– Но Мерв-то не может думать о своем будущем, верно? Он даже про послезавтра подумать не в состоянии.

– Но у него есть мы с Беном, если уж на то пошло.

– У тебя своих скоро будет трое, верно? И без Мерва есть за кем смотреть. А он растет, и с ним все трудней справляться, а не легче. Билл тебе рассказывал? Он однажды застукал Мерва в спальне с этим журнальчиком, с «Пентхаузом». Голые бабы и все такое. Дорос уже.

– Ну, мама, это же естественно. Все мальчики так делают.

– Я знаю, Джекки, но то обычные мальчики. У них есть русло для выхода этого всего. Гуляют с девочками и всякое такое. Я люблю Мерва, но ты же сама понимаешь – какая девушка с ним пойдет? Как он будет содержать семью? Он ни рыба ни мясо, понимаешь? Не настолько инвалид, чтоб получать пособие и все прочее, но, чтоб таскать ящики на складе, у него винтиков не хватает.

– Бен сказал – это только потому, что они сейчас не нанимают. Рецессия и все такое.

– Самое печальное, что Мерв гораздо умней, чем прикидывается. Ему просто удобно строить из себя деревенского дурачка, потому что все другие ребята от него только этого и ждут.

Лунно-серая кошка перебежала газон. Еще несколько секунд – и начнут бить часы на церкви.

– Бен говорит, что на фабрику свиных шкварок в Аптоне берут кого угодно. Они даже Джайлса Ноука взяли, даже после того, как его старика упрятали.

(Вот об этом я никогда не задумывался. Подгузник – такой, какой есть, всеобщее посмешище. А если подумать, что будет с ним в двадцать лет? В тридцать? А если подумать, что делает для него мать – каждый божий день. Пятидесятилетний Подгузник. Семидесятилетний. Что с ним будет? Тут уже совсем ничего смешного нет.)

– Может, на фабрику его и возьмут, милая, но это не меняет…

– Джекки? – крикнул в распахнутую стеклянную дверь молодой отец. – Джекс!

Я протиснулся между трельяжем и стеной.

– Что такое, Бен? Мы тут, на скамейке!

Розы, шипастые, как орки, впивались мне зубами в лицо и грудь.

– Венди с тобой? Мерв опять перевозбудился. И опять с ним кое-что приключилось.