Юргис Балтрушайтис - Литва: рассеяние и собирание

Литература начинает основательно обновляться и все более разветвляться; затем следует издательский бум — ежегодно издается 500 оригинальных книг на литовском языке, а это очень много для небольшой страны. Литовской прозе раньше не хватало артистизма, разнообразия, выразительности — всего того, что в последние годы появилось в избытке. Героем поэзии стал обыкновенный человек, способный с иронией относиться к своим слабостям, отказывающийся от амбициозных задач и особого статуса. Критик Витаутас Кубилюс отметил:

«Нет больше сакральных высот, с которых вещал поэт, воздев руки горе´ — он говорит из гущи повседневности». В прозе исчезло традиционное противопоставление деревни и города, которое старательно акцентировалось в советские годы. По сути, произошло прощание с аграрной культурой, поскольку выросли новые поколения с другим жизненным опытом и сформировавшимся городским менталитетом. Усилилось доверие к правде документа, голым фактам, к знаковой реальности, перед которой бледнеют все литературные красоты. Это связано и с долгими годами замалчивания правды, и с преизбытком вымысла в беллетристике. Очень популярными становятся автобиографические жанры: дневники, мемуары, письма и тому подобное. Продолжавшаяся полвека несвобода склонила многих литовцев к компромиссам с совестью, привела к утрате цельности, заставила утаивать подлинные жизненные факты. Документальная литература говорит о цене такого раздвоения. Большинство людей культуры — писатели, художники, актеры, журналисты — свидетельствуют своими мемуарами: литовцы приспособились, но не смирились.

Особый расцвет пережило эссе как проявление освободившейся мысли и способ письма, в его литовском изводе оно ближе к новелле, чем к статье. Эссе быстро отражает эмоциональное состояние общества, анализирует и осмысляет динамику повседневности, нисколько от нее не отставая. Эссе обладает гибкостью и коммуникативностью — написанное в понедельник может быть прочитано в субботу. Критический анализ происходящего в социальной, культурной и политической жизни склоняет читателя к размышлениям, а раскрытие личного мира автора вызывает любопытство. Здесь прекрасно сочетаются интеллект и чувства, рефлексия и ирония, связное повествование и едкая шутка. Гедра Радвилавичюте (однажды проговорившаяся: «Когда пишешь, теряешь пол») своей эссеисткой утверждает новое направление женской прозы, где персонализируется повседневность, открывается разносторонность и многогранность женского мира; ее тексты богаты культурными аллюзиями и цитатами из знаменитых авторов (особенно из Набокова), которые нужны ей для углубления повествования.

От выговаривания травмы писатели все чаще сворачивают в сторону сгущения реальности, ее осмысления и конструирования. В центр внимания попадают новые имена: Сигитас Парульскис, Марюс Иваппсявичюс, Ундине Радзявичюте. Марюс Ивашкявичюс — писатель нового типа, сознательно взявший на себя роль творца-полилога (он пишет романы, эссе, пьесы, ставит фильмы). Мы видим профессионального писателя, который не зависит от богемного окружения, сосредоточенно готовится к творческой работе, умеет обосновывать и отстаивать свои идеи, не боится заказной работы, не жалуется ни на отсутствие адресата, ни на финансовые трудности и доказывает, что его поколение не похоже на те, что называли себя «потерянными». Ивашкявичюс проводит ревизию в национальном самосознании и почитании великих, отказываясь от романтики, героики и воспевания страданий.

Наряду с поэзией и эссеистикой сильным местом литовской литературы остается новелла, динамичная, компактная, с неожиданной развязкой (жанр этот, коммерчески невыгодный, отлично согласуется со сложившимися давними традициями). Здесь жизнестойким оказался живой классик Ромуальдас Гранаускас, единственный плодовитый писатель старшего поколения (восемь книг за десять лет!), престиж новеллы поддерживают также Дануте Калинаускайте, Ричардас Гавялис, Бите Вилимайте, Саулюс Томас Кондротас. Их ценностные ориентиры соответствуют сформулированным некогда Альфонсасом Никой-Нилюнасом: «Творчество, не опирающееся на диалог Бытия с Небытием, мало чего стоит». Кстати, иностранцы часто удивляются тому, что литовская литература столь драматична, угрюма, сентиментальна. Так, в новой антологии «Облако на траве», суммирующей двадцатилетний опыт новеллы, речь, по большей части, идет о смерти. Литовцев считают не очень-то веселой нацией, которая больше пашет и жалуется на жизнь, чем расслабляется и отдыхает, поэтому трудно не радоваться каждому проблеску иронии и юмора. Состояние основного жанра — романа — не радует, сегодня лучшие литовские романы эгоцентричны и субъективны, им не хватает социальной ангажированности и гражданской ответственности.

«Советское время подарило нам одну хорошую вещь — любовь к книге», — сказала когда-то президент Ассоциации литовских издателей, Лолита Варанавичене. Нынешний книжный рынок жизнестоек, а Вильнюсская книжная ярмарка, самая большая и значимая в странах Балтии, — одно из главных культурных событий в Литве.

Пока сказать трудно — слишком мала временная дистанция, — чем обогатили нашу национальную литературу перемены и отход от традиции, а чего ее лишили. Динамизм происходящего расшатывает привязанность к местному и национальному и заставляет обратиться к более общим, космополитичным понятиям идентичности, принятым в Западной Европе. Литературе малого народа всегда угрожает опасность имитации и потери собственного достоинства. Хорошей словесности нужны крупные личности, интеллектуальная мощь, сильное чувство языка и расширение контекста.

Сентябрь 2014

До поры до времени я избегал заверений: «Основано на подлинных событиях». Мне это представлялось необязательным. Но нижеследующая история столь невероятна, что невозможно не предупредить читателя: так все и было. Некоторые детали и эпизоды даже пришлось опустить, они чересчур фантастичны. Иногда такое случается — реальность превосходит фантазию. И тогда авторские ремарки бессильны что-либо изменить.

А все началось в декабре 1840-го. В самом центре Парижа на торжествах перезахоронения Наполеона Бонапарта явился этот чудной человек из Литвы, назвавшийся Мистром. Париж разделился на два лагеря: уверовавших, будто сей пророк укажет роду людскому путь в Небеса, и убоявшихся, что оное существо стащит все человечество в преисподнюю.